Игорь Удачин - Встретимся в Эмпиреях

Пока Демон говорил, случайно натыкаюсь на не поддающийся пониманию колючий взгляд Аборигена. В голову, правда, не беру — со всей своей простотой подмигиваю ему и отвожу глаза в сторону.

— Воспринимать твои слова как комплимент? — обращаюсь к Демону.

— Больше, чем комплимент.

— Спасибо. Ты тоже про Стену и про выстрел неплохо выдал.

— Благодарю.

Мы, не сговариваясь, расхохотались. Может, Абориген и не понял — но такой обмен любезностями для нас с Демоном был не свойствен, а потому от него разило комичностью.

Кстати, моя «любезность» имела некоторое негласное продолжение. Где-то через неделю или около того я написал песню под двумя равнозначными названиями: «Выстрел» и «Цель №X». А авторство с готовностью разделил про себя с Демоном, натолкнувшим на идею сочинения.

Спеть ее в голос мне не довелось. Она так и осталась в моих мозгах как нечто недоношенное — дорогое, но забракованное. Теперь вот с горем пополам перекочевала на бумагу. Грустно все это, что ни говори. Песни ведь должны петься. И грустно, когда петь их не хочется.

— Гоголь! И ты, Демон! — позвал нас, понуривших головы после недавнего веселья, Абориген.

— Что? — подняли мы на него свои усталые хмельные взоры.

Глаза Аборигена всегда, сколько раз я обращал внимание раньше, были воспалены и слезились. Но сейчас их сырость казалась чрезмерной.

— В каждом вашем слове, каждом жесте, взгляде сквозит презрение к положению, в котором я нахожусь… — из обоих глаз одновременно, точно зеркальное отображение друг друга, вдоль носа, мимо губ и на подбородок скатились две слезы.

— Брось, братан… — кинулись было успокаивать мы беднягу, не понимая что случилось.

— Только вот… — и тут во взгляде Аборигена заплясали огоньки смеха, — что будет осенью?.. На войне вы окажетесь, этой чертовой смертоносной мясорубке, или придете сюда — мерзнуть, голодать, терпеть нужду как я и вместе со мною, но остаться жить?!

Абориген не сдержался и издал булькающий хохоток, мурашками пробежавший по нашим спинам. Мы шарахнулись от него как от черта. Вся эта взлохмаченность, щербатость и неумытость, казавшаяся мне всегда даже чем-то подкупающе милой, превратилась в устрашающую.

— Ответьте!

Естественно, мы были ошарашены и на какое-то время потеряли дар речи.

Что произошло? «В каждом вашем слове, каждом жесте, взгляде сквозит презрение…» Не знаю, как раньше, но с этого момента оно во мне и в самом деле начало оживать — по иному, правда, поводу. «Что будет осенью?..» «Терпеть нужду как я и вместе со мною…» И это, черт возьми, неописуемое злорадство в мечущемся взоре исподлобья!..

Абориген оказался непрост. Ужасно непрост. Вся его прогорклая начинка, о которой мы и подозревать не смели, в одночасье вывалилась наружу, и он ничего не смог сделать, чтобы предотвратить ее нежданное обличение. Насколько это выглядело, он наслаждался нашим внутренним смятением. Он упивался им словно вином.

Демон, точно испугавшись заходившего ходуном в руке пистолета, поскорее спрятал его за пазуху.

— Нет! Никто из нас четверых не появится здесь осенью.

— Уверен?.. — лицо Аборигена перекашивала подергивающаяся на облупленных губах улыбка. Сейчас он был далеко не тем Аборигеном, которого мы знали. С Аборигеном прежним его роднил только страх в маленьких бегающих глазках. О да. Страх того рода, который уже ничем не вытравишь, не спрячешь за халтурной маской внешнего веселья.

Что-то подсказало мне потянуть Демона за рукав, уводя на выход. Бегство? Оно самое. А что еще? Пустить в ход кулаки? Опуститься до такого решения вопроса? Нет. В мозгах царила чехарда, а в спину подталкивала какая-то неведомая моральная угроза для нашего сознания, нуждающаяся только в поводе, чтобы сломать нас, растоптать.

Перед лестницей Демон остановился.

— Никто! Потому что мы… воины!

Последнее, что я успел увидеть ― Абориген закрывал лицо руками и смеялся. Смеялся так, что вводил в заблуждение, смех ли это или приступ надрывного кашля.

Вот и все. Я и Демон ушли.

В пристанище все вчетвером мы появимся еще лишь однажды. И случится это не осенью, а в середине августа. Под утро, 15-го числа.

Снова стали забредать в парк.

Ребятам объяснили, что находиться рядом с Аборигеном, шутить в его обществе, вести ненавязчивые беседы, тем более изливать душу — больше не сможем. Ребята поняли и приняли наше решение, хотя недоумения своего поначалу не скрыли.

Возможно, Абориген вовсе и не был целенаправленным агрессором в той ситуации. А был, скорее, даже жертвой. Жертвой одиночества и постоянного страха, терзавших юношескую душу, которые довели бы до полоумия любого на его месте. Но мы не собирались копаться в вопросах психологии, заниматься этикой и дешевой благотворительностью. Ожесточились. Зачерствели для всего этого. Научиться слушать, понимать, сопереживать и прощать — то же, что начать жить заново. А такой роскоши мы не имели… Абориген для нас «умер».

Превратиться в предмет долгих и драматичных обсуждений этому происшествию, в общем, и не было суждено. Потому что жизнь не застаивалась на месте, и происходили события, о которых следует рассказать.

А началось вот с чего. Виктория невзначай поведала нам об одном инциденте, случившемся с ней не так давно.

Если задуматься, вполне символично, что главная улица нашего рабочего квартала — тупиковая. Но не стану разглагольствовать не по существу и сразу перейду к делу. Ближе к тупику жилых домов не строили. Обветшалые фабрики, склады, автомобильное кладбище — в такой вот странной компании расположилась и круглосуточно работала аптека «Здоровье 24 часа». Сразу отмечу — не очень популярное среди населения заведение, делающее выручку большей частью в ночное время суток на ежах [2] Наркоман. . Мне редко, но все же доводилось туда захаживать за пластырем, пузырьком йода или другой мелкой чепухой.