Юрий Горюхин - Мостики капитана

Охота.

Я подавил робкое желание вымыть руки — рук никто не мыл, наверно, потому, что липкие пальцы лучше удерживают столовые приборы. Люба поставила передо мной огромную тарелку дымящегося жирного— прежирного супа, положила рядом три толстых куска черного хлеба, две очищенные луковицы и широко улыбнулась. Я тоже благодарно растянул губы. Леня Коромыслов торжественно поставил на середину стола бутыль самогона и тоже мне широко улыбнулся. Я скорчил рожу, пытаясь изобразить восторг.

— Мне немного, я…

— Да всем немного, чего тут.

— Хорош, хорош!

— Любка и то больше пьет.

Какая вонючая! Суп-то какой противный!

— Ну как?

— Отличная, крепкая — хорошо!

— А как супец?

— Замечательный — наваристый!

Конечно, тут же еще по одной.

— Луком, луком закусывай!

Пошел ты!

— Спасибо, я лук как— то не очень.

Леня Коромыслов после четвертой стопки рассказал три анекдота на тему возвращения мужа из командировки. В первом анекдоте любовник спрятался под кроватью, во втором — в шкафу, в третьем — на балконе. Леня смеялся раз от разу все громче, а опытная жена Люба веселилась гораздо умереннее.

— Спасибо, мне пора.

— Куда пора? Давай еще!

— Нет, не могу — опаздываю.

— Тогда на посошок!

Посошок был отвратительнее всего предыдущего, и я уже собрался компенсировать его затяжным поцелуем масляных губ жены Любы, но Леня стал рассказывать четвертый анекдот про возвращение мужа из командировки, и мне подумалось, что рисковать не стоит.

До прибытия электрички оставалось пятнадцать минут, я спокойно успел завернуть в лесопосадку и, глубоко сунув два пальца в рот, бурно расстаться с обильным угощением семьи Коромысловых. Потом я пожевал березовые листики, высасывая из них хлорофилл, и по утоптанной тропинке выбрался на платформу, где никогда не унывающие подростки играли в интересную игру «кто кого быстрее столкнет под поезд», гражданин со скорбящим лицом высматривал в чужих губах тлеющие папиросы, а садоводы обсуждали виды на урожай.

Я сидел в легкой дремоте и считал стуки колес, на сто двадцать четвертом стуке у меня появилось желание посмотреть налево: женщина в очках с толстыми линзами вязала носок, старичок внимательно следил за мельканием спиц, компания играла в карты, шумно выигрывая и шумно проигрывая, безучастная овцеокая девушка, мужчина с очень массивным обручальным кольцом, читающий газету «Вечерний Магадан», мальчик, мотающий ногами, его бабушка с конфеткой наготове, еще мужчина, еще женщина, плохо видно. Ну и так что ж?

— А я на этот месяц купила проездной.

— Да что вы говорите?!

— Да, очень удобно. Конечно, для тех, кто ездит непостоянно, это экономически не выгодно, а кто постоянно — очень даже выгодно.

— А если потеряете?

— Ну что вы, как можно! Ой! Кажется, подъезжаем!

Все дружно занервничали, задвигались и, плотно забивая проход между сидениями, засеменили к тамбуру. Я втиснулся за овцеокой девушкой. Свежая «химка» лезла мне в глаза и нос — неплохо бы ее побрить наголо, а заодно и раздеть соответственно, хотя… Электричка затормозила, я слегка врезался в овцеокую, и мне показалось, что ее ягодицы дрябловаты — надо бы спортом заняться, побегать, попрыгать, поприседать, а вот духи резковаты. Проклятие! Как больно-то ящиком в ногу врезали!

— Нечаянно!

— Что же вы такой резкий — в огороде гусениц много развелось?

— Нечаянно!

Значит, колорадский жук довел до нервного истощения.

Я выпрыгнул из вагона вслед за овцеокой и пошел за ней. Мы зашли в здание вокзала, купили две открытки, засмотрелись на бравых, немного выпимших офицеров средств ПВО, дали мелочь нищенке, ненадолго зашли в туалет и, вытирая носовым платочком руки, вышли к сгрудившимся троллейбусам.

— Привет! Ты как здесь? А я смотрю, ты не ты, а потом вижу, что ты. Как живешь— то, все нормально?

— Я не знаю… То есть я что-то не помню, так лицо вроде бы знакомое, а…

— Нам какой троллейбус?

— Шестой.

— Как шестой? Но ничего, я тебя провожу — ты же знаешь, что это мне почти по пути.

Как бы мою овцеокую от перенапряжения не хватил апоплексический удар.

— Но мне кажется, вы все-таки обознались.

— Ну, это вряд ли! Тебя ведь как зовут?

— Вероника. Елистратова Вероника.

— Все правильно — Вероника Елистратова. Не помнишь, что ли, как все время у меня алгебру списывала?

— Я никогда ничего ни у кого не списывала.

— Хорошо-хорошо — это я у тебя списывал.

Водитель шестого троллейбуса устало сказал, что поедет только до центрального рынка. Я вопросительно взглянул на Веронику, она утвердительно кивнула, и ее локоток уперся в мою вежливую ладошку.

— А я Виктор.

Зачем мне все это?

— Так ты просто со мной знакомился?

— Ну что ты — совсем непросто.

— Но я не знакомлюсь на улице.

— А я, думаешь, знакомлюсь.

— Но все же как-то это все не так.

Я пожал плечами и замолчал, на центральном рынке мы вышли, и я проводил Веронику до дома, около которого Вероника сказала мне «до свидания» и назвала номер квартиры — тридцать девять, общей площадью сорок пять, полезной двадцать семь, маленькой кухней, но большой ванной комнатой и вот— вот поставят телефон.

Я присел на скамейку и удивленно поговорил с собой: какого черта?! что дальше?! впрочем… ни к чему не… и т. д.

Дома я умылся, поел и лег на диван посмотреть какие-нибудь умеренно эротические дневные сны.

Мой дверной звонок безостановочно выдавал хриплую трель, быстро приближаясь к шепоту.

Голубоглазый мальчуган с удовольствием давил хоккейной клюшкой в нежную кнопочку моего звонка.

— Уже зима наступила?

— Нет, мне папа сегодня клюшку купил, потому что мама сказала, что он жалкий придурок, мерзкий ублюдок и вонючий козел, который обманывает детей и не приносит к Новому Году обещанные подарки.

— Хорошая клюшка.

— А где Сережа?

— Вы ошиблись, Сережа здесь не проживает.

— Я один. А где живет Сережа?

— Откуда же я знаю. На четвертом этаже, кажется, живет паренек твоего возраста — поспрашивай там.

— А это какой?

— Третий, четвертый — следующий, умеешь считать до четырех?

— Я до ста умею!

Обиделся летний хоккеист. Надо сходить к Георгию Григорьевичу отчитаться.

Георгий Григорьевич предложил мне теплого пива и соленых орешков.

— Как поживает Коромыслов?

— Нормально. Дрова рубит, самогонку пьет.

— Самогонку? Как бы он в запой не ушел, помнишь, в прошлый раз с Толиком две недели не просыхали?

— Может быть, сейчас без Толика не уйдет.

Георгий Григорьевич задумчиво посмотрел сквозь меня и сказал:

— Что?

— Говорят, налог на добавленную стоимость вот-вот отменят.