Юрий Горюхин - Полуштоф остывшего сакэ

Тут уже смутился Константин Иванович, вздохнул:

— За бомбы. За атомную и водородную. Теперь в мгновение можно всех к одной вере привести: и верных, и неверных в однородную радиоактивную пыль превратить.

Замолчали мы с Константином Ивановичем, задумались. Но детская мысль быстрая и легкая, как пинг-понговый шарик:

— А если бы тогда на винном складе поселка Симской Завод папа Игоря Васильевича не был кержаком, и вино бы распробовал, и запил бы, как многие вокруг, не стал бы никаким землемером симбирским, не выучил бы сына?..

— А Сахаров с Харитоном, а американцы с немцами? — морщится Константин Иванович. — Шел бы ты домой, Егорка…

Мороз нос щиплет, снег под ногами скрипит, как половицы у Константина Ивановича: «Скрип-скрип, скрип-скрип». Весь день можно скрипеть, но мороз нос щиплет, лучше пойду у прадеда в тепле половицами поскриплю.

— Что, Егорка, замерз? — смеется прадед.

— Ничего не замерз! — хорохорюсь.

— Вообще раньше мы, горюхинцы, зимой в одних рубахах ходили, а тулупы носили всегда на одном плече и при каждом удобном случае их сбрасывали, это еще Иван Петрович Белкин в своих записках отмечал. А я, представь себе, первый раз замерз весной 1918 года, когда нас Верховный правитель России Александр Васильевич Колчак вместе с белочехами и золотом Российской империи на Дальний Восток отправил. Много тогда народа померзло да померло, мы так и прозвали этот эшелон — эшелон смерти.

— Как — отправил? — не верю в произвол бывшего адмирала.

— Как отправляют? Объявляют всеобщую мобилизацию всего взрослого населения — и, будь добр, воюй за правое дело, иначе постановление от 30 ноября 1918 года — смертная казнь для лиц, виновных в воспрепятствовании осуществлению власти Колчака, — отчеканил Константин Иванович.

— И как же ты? — заинтригованно спрашиваю.

— Я-то ничего, померз до Челябинска, потом бежал с этого поезда, места-то знакомые были: когда в поселке Симской Завод работал, мы с Васькой Курчатовым постоянно в Челябинск по делам ездили. А вот Женьку моего закрутила, завертела революционная круговерть! Татьяна Александровна, матушка его, жена моя, взяла да послала следом за колчаковским поездом папку спасать. А он хоть был оглобля оглоблей, лет-то ему стукнуло всего семнадцать. Ну и поехал спасатель в сторону города Нерчинска, там наша старшая дочь Ксения проживала.

— Так это же почти Китай с Монголией! По тем временам — два месяца пути!

— Два месяца! Мы Женьку только после окончания всей Гражданской войны увидели. Вот когда настало время первого кавалера ордена Красного Знамени Василия Константиновича Блюхера вспомнить, на улице которого мы теперь проживаем. Познакомился с ним Евгений, в Красную Армию вступил, а заодно и в большевистскую партию. В Иркутске они колчаковский эшелон с золотом под свою охрану взяли (правда, до них кто его только уже под охрану не брал, благо золота было столько, что и Антанте, и белочехам, и большевикам хватило). Потом в Дальневосточной республике Блюхер вручил Евгению мандат агитатора по выдвижению Блюхера в Учредительное собрание — тогда тоже все было как обычно. С Евгением еще много каких историй случалось, но пусть он сам тебе все расскажет, зачем мне его жизнь своими словами искажать?

— А сестру Ксению дед Женя нашел? — не унимаюсь.

— Нашел… Их поезд в восемнадцати километрах от Нерчинска тогда стоял, комиссар Николай Иванович Сперанский, добрый человек, дал ему самого быстрого коня, но Евгений все равно чуть догнал свой эшелон. Но повидался со всеми родственниками, всех троих — Ксению, мужа ее, ребенка ихнего — в одной могиле похоронили. Татьяна! Таня, голубушка…

Но Татьяна Александровна уже сама несла в подрагивающих руках блюдечко с рюмкой кагора.

— Юрочка, ты после Нового года приходи, нам отдыхать пора.

Все кругом только и говорили: «Новый год — Новый год, Дед Мороз — Дед Мороз, Снегурочка — Снегурочка, подарки…» Новый год я благополучно проспал. Первого января пришел Дед Мороз, стал говорить глупости низким женским голосом и беспрерывно стучать палкой по полу. Снегурочка тоже пришла и стала пищать такие же глупости, что и Дед Мороз, но палкой не стучала — разводила руками в пушистых варежках. Подарки нам с сестренкой дали одинаковые: два шелестящих целлулоидных кулька конфет с мандаринами. Наташка высыпала свой кулек к себе в кроватку и стала кидаться в меня карамельками. Быстро набив карманы леденцами, я решил, что достаточно поиграл с сестренкой, и пошел поздравлять с Новым годом прадеда Константина Ивановича.

Дверь в квартиру прадедушки и прабабушки была открыта. Кругом бесшумно передвигались какие-то непраздничные люди и тихо переговаривались вполголоса. Увидал колыхнувшийся подол прабабушки, ухватился цепкой ручонкой:

— Кто это, прабабуля? Чего они тут ходят? Я прадедушке леденцов принес Наташкиных, пусть он мне про деда Сашу и бабу Аню рассказывает.

Татьяна Александровна отцепила меня от подола, взяла за руку и увела в кухню:

— Уснул дед Константин, да и что там рассказывать: Сашенька в войну погиб, вон Валерий его твоему отцу помогает дверь снимать. Анечка замуж вышла за генерала Стышнева, это тот, который руководит Валерием и Александром, — прабабушка что-то смахнула с ресниц, открыла скрипучую дверку буфета, достала печать из резного хрусталя и положила мне в руку, — Константин Иванович тебе просил передать. Иди, Юрочка, домой, к маме.

Потом времена года замельтешат велосипедными спицами, я проживу недлинные сорок лет, 28 февраля мне подарят несколько ненужных безделушек, потому что на вопрос, сколько мне лет, я буду устало отмахиваться рукой. А скучным вечером, перелистывая семейный фотоальбом, переверну фотографию маленького старичка со всклоченной бородкой и прочту на обороте, что это Константин Иванович Горюхин, почивший 1 января 1969 года в возрасте 99 лет. Положу фотоальбом на старенький стол, рядом с исписанной корявым почерком линованной тетрадью. Подойду к высокому массивному буфету. Не спеша открою дверку, прислушиваясь к приятному скрипу. Налью рюмку сладкого церковного вина. Достану с верхней полки печать из резного хрусталя. Взвешу на ладони — тяжеленькая. Собственно, вот и все…

— Алло, редакция «Заливные луга»?

Зажал большим пальцем микрофон и тяжело прохрипел:

— Нет, издательство «Разливное пиво», — отпустил палец и снова тяжело прохрипел: — слушаю вас.

— Оперативки сегодня не будет.

— Замечательно, или нет — плохо, в смысле спасибо за информацию.

Разливное пиво… Холодненькое…