Юрий Горюхин - Встречное движение

— Рак — это незаразная болезнь.

— Не скажи, я вчера ехал в лифте с соседкой, у которой муж умер от лейкемии, и она кашляла мне прямо в лицо, после этого я заболел.

— Ты просто пьян. Сходи в туалет, сунь два пальца в рот, и твое здоровье резко пойдет на поправку.

— Нет, я лучше умру.

Марсель с помощью плеча Грогина встал с дивана и перехватил руку Бубновой Лиды, тянувшуюся за апельсином:

— Лидка, я заразился раком!

— Марсель, надо пользоваться презервативами.

— Ха! Лидка, я тебя сейчас поцелую без презерватива, и ты тоже заразишься.

Аметистов крепко прижался к упругому бедру Петруниной и, нежно держа ее запястье, водил ногтем, покрытым бесцветным лаком, по длинной линии жизни:

— У вас потрясающая линия любви: столько страсти, необузданности, вы абсолютно не можете совладать со своими чувствами — они сильнее вас, в то же время вы свободный человек и вам наплевать на мнение окружающих.

Петрунина проглотила вишню вместе с косточкой:

— Да, что-то такое во мне есть.

— О, вы еще сами себя не знаете.

— Да, наверно.

Аметистов мял ладонь Петруниной, а Петрунина думала, достаточно ли этого для того, чтобы переночевать в его комнате с потолками два семьдесят, площадью восемнадцать и со всего одним хозяином по соседству.

— Костик, отпусти девушку и скажи мне вот что…

Аметистов растерялся и слишком быстро отложил в сторону ладонь Петруниной.

— Привет, Ляля, ты когда пришла?

— Представляешь Костик, я была у астролога, он составил на меня гороскоп, и самое страшное в том, что всем моим начинаниям препятствует Уран, — я не знаю, стоит ли мне жить дальше.

— Ты слишком категорична, астролог мог ошибиться, и потом — не все же надо понимать так буквально.

— Костик, ты меня успокоил. Грогин, здравствуй, родной!

Аметистов облегченно вернулся к податливой ладошке Петруниной.

— Здравствуй, родная.

— Что такой грустный?

— Да вот тебя не было, поэтому и грустный.

— Грогин, я тебя люблю — так и передай своей Романовой.

— Я тебя тоже, Ляля.

— Ванька, я тебя вижу, ты от меня не уйдешь!

Ляля, раздвигая переминающихся с ноги на ногу гостей Сафиуллы, стремительно рванулась к расплывшемуся в улыбке Ване Печко.

Грогин выпил маленькую рюмку коньяка, макнул желтый сочащийся кружок лимона в сахар и, открыв рот, уронил его на пол.

— А чем, скажите, президентская республика лучше парламентской?!

Грогин подмигнул Юрловой, Юрлова без очков видела на расстоянии больше одного метра только белые расплывчатые пятна, поэтому улыбнулась только тогда, когда Грогин развел руками и отвернулся влево:

— Нет, это эротика, а не порнография!

Грогин отвернулся вправо:

— С тобой, моя прелесть, я согласен даже на сендзю.

— Фу!

— Что ты фукаешь — это же двойное самоубийство.

— А-а…

Грогин подошел к широкому подоконнику и, потрогав шершавый лист высохшей герани в глиняном горшке, влил в ее серую землю остатки своего пива.

Людмила Сазонова усмехнулась Грогину и уперлась кулачком в грудь Данилы Степановича.

— Людмила, у нас так много общего.

— Данила Степанович, я не люблю общее — я люблю частное.

Грогин с сожалением стал смотреть на окруженный фантиками, крошками и косточками ломтик лимона, пока гостеприимный Сафиулла протертой пяткой шерстяного носка не раздавил солнечный цитрус.

— Тьфу! Черт! Накидали продуктов на пол!

— Сафиулла, я пойду.

— Грогин, ты вечно сматываешься в середине веселья.

— Дядю надо в больнице навестить.

— Это тот, который съехал?

— Он самый.

Ибатуллин Ринат Газизович положил ногу на ногу, сдвинул шляпу на затылок и спел куплет из башкирской песни, об озорной девушке, которой попался еще более озорной парень. Даше казалось, что от неровного движения троллейбуса шляпа Рината Газизовича обязательно сорвется с макушки в шелуху семечек на ступеньках.

— Нет, девушка, я совсем не пьяный.

— Я разве что-то вам говорила?

— Мне не надо говорить, я умею читать мысли.

Зульфия Альбертовна, ожидая свою остановку, спустилась к дверям на одну ступеньку вниз:

— Рассказывай! — не пьяный! А что тогда песни орешь?!

Ринату Газизовичу интереснее было поговорить с симпатичной девушкой, но не отреагировать на несправедливую реплику он не мог, поэтому, развернувшись на сиденьке, дыхнул в сразу же испугавшееся лицо Зульфии Альбертовны:

— Нюхай! Ничем, кроме пива, не пахнет! Потому что я пью только пиво, с пива мне весело, а вот с водки я нервничаю.

Двери открылись, и Зульфия Альбертовна, тихо ругаясь, поспешно сошла. Ринат Газизович повернулся назад к хорошенькой девушке, но Даша уже исчезла в задних дверях.

— Мам, налей мне, пожалуйста, еще полкружки чая.

Татьяна Игнатьевна налила полную кружку крепкого чая и положила три кусочка сахара.

— Зачем так много? И сахара не надо было.

— Ничего, ничего.

Даша отхлебнула чай и надкусила овсяную печеньку.

— Как Гера живет?

— Потихонечку, Толик его в новой школе учится, сначала пятерки, четверки получал, а сейчас стал и тройки, и двойки приносить, учительница жалуется.

— Адаптировался, выходит.

— Выходит.

Татьяна Игнатьевна включила маленький телевизор, стоящий на холодильнике, и стала следить за извилистым сюжетом двухгодичного сериала, тихонечко вздыхая в самых проникновенных местах. Даша задумалась о прошедшем дне и о том, что если заплакать, то тушь не потечет, как в смешные школьные годы, потому что прогресс не стоит на месте, хотя какое это имеет значение, ведь мама постарела и папа, открывающий своим ключом дверь, постарел.

— Дашка, опять с мужем подралась?

— Здравствуй, папа.

Василий Васильевич завернул в ванну, чтобы смыть с рук бензин, масло и въедливую автомобильную грязь.

— Пап, ты все ремонтируешь свой «Москвич»?

Василий Васильевич сильно открыл воду и, намыливая руки, стал кричать Даше об изношенных сальниках, скрипящих подшипниках, ненадежных шестеренках и коварном угле зажигания.

Татьяна Игнатьевна рассердилась шуму и крику близких родственников, сделала звук телевизора погромче и захлопнула дверь на кухню. Василий Васильевич не заметил, что остался в отрезанном звуковом пространстве, и продолжал радостно делиться с дочкой впечатлениями, накопленными за две недели с последней встречи.

Даша подарила Татьяне Игнатьевне душистое мыло в черной блестящей коробочке с позолоченными вензелями, а Василию Васильевичу затейливо изогнутую зубную щетку и тонко ароматизированную зубную пасту.

— Сколько теперь это добро стоит?

Даша произвольно уменьшила стоимость в несколько раз и добавила, чтобы их это не беспокоило.

— Как это не беспокоиться?! За такую ерунду так дерут! И когда же это все кончится!