Урс Видмер - Рай забвения

Например, об анемонах в светло-зеленых весенних лесах. У его болезни есть название, которое я забыл. Что-то типа «Шопенгауэр» или «Зонтгеймер». Днем он ходил в кафе и заказывал вещи, которых не существовало уже давно. Так, он говорил: «Двойной цвиккер, пожалуйста!» — потому что это понятие сидело в каком-то уголке его ума с самого детства, — и искренне удивлялся тому, что приносили ему официанты в ответ на это. Иногда они смеялись, и посетители кафе тоже, но это его совсем не трогало. Он ощущал свое родство с древнегреческими стариками, хоть их никогда и не бывало в его родном городе, — они сидели, все в черном, на своих табуретках, склоняясь ниже и ниже, на фоне выбеленной известкой стены, и падали перед ней, чтобы уже никогда не подняться. На Пасху, когда стену приходится красить, молодежь переставляет стариков вместе с табуретками на пару метров в сторону, а потом обратно. Вот и все путешествия, доступные старикам в Греции; кому-то из них при этом удается разглядеть уголок порта, прежде незнакомый, кому-то — окно, где все еще можно увидеть молодую женщину, забыть о которой он пытался целый год.

Так или иначе, но каждый день старик выходил из дому (инстинкт?) и, в зависимости от того, куда он направлялся на этот раз, направо или налево, добирался либо до ресторана «Роза» (если направо), либо до парка (если налево), там он усаживался на скамью и сидел.

Долгое время целью его путешествий, не считая роз, был сам парк. Старик садился на одну из скамеек возле детской площадки и кормил голубей, язык которых со временем научился понимать. И ворковал вместе с ними. Они рассказывали ему о детях прежних времен, а он сообщал им о делах сегодняшних. Держал почтенным мамашам шерсть, которую они перематывали, и позволял им завязывать свои шнурки. Иногда он залезал на качели и смеялся, качаясь, а на глазах у мамаш выступали слезы. (Детство и в самом деле может быть раем.) Однажды какой-то мальчик дал ему свой велосипед фирмы ВМХ, и старик прокатился, лавируя меж дубов и рытвин, а потом вернулся. Равновесие он потерял, лишь когда усаживался обратно на скамейку. Его внимание отвлек малыш с кофейного цвета кожей и курчавыми волосами, пытавшийся повторить его пируэты. Часто старик просто сидел и сплетал веночки из маргариток, надевая их всем, кому не лень было подставить свою голову. Его смешили все анекдоты, которые рассказывал один вредный старик, каждый день заново вспоминавший вслух подробности своего детства. Рассказав очередную историю в тридцатый или даже в сотый раз, он наконец и сам не выдержал. Пораженный непосредственностью восприятия своего слушателя, он расхохотался, и оба старика сидели теперь, прыская и хихикая, до тех пор, пока все окрестные мамаши, дети и бабушки тоже не заразились смехом, причин которого не понимали. Однако все они восприняли этот смех как подарок небес. Анекдот же, над которым они смеялись, был древен как мир: речь в нем шла о двух бегемотах, в библейские времена вышедших из Древнего Египта: они долго бродили по пустыне, следуя ведшей их звезде, и наконец пришли в Вифлеем, где нашли Марию с младенцем и сказали:

— Вот, мы, три волхва, пришли забрать подарки.

Но однажды старик, придя в парк, вместо того чтобы сесть на скамейку, прошел его весь, и вышел с другой стороны через низенькие ворота, и брел все дальше и дальше, возможно вдохновленный примером тех самых бегемотов. Он брел по узким улочкам, переходя дорогу на красный свет и улыбаясь водителям, которые, глядя на него, выразительно постукивали себя по лбу. Увидев продавца мороженого, он забрал у него порцию пломбира, которую тот как раз собирался дать женщине в небесно-голубой майке. Потом он зашел в кино, где показывали фильм, вдруг представившийся ему самой что ни на есть действительностью. Речь там шла о старике (разумеется), влюбившемся в молоденькую девушку, и они угнали сначала мотоцикл, а потом яхту и высадились на необитаемом острове, где предались страсти прямо на пляже под сенью пальм. Наверху сидели обезьяны, сбрасывавшие на влюбленных кокосовые орехи. Последний орех, упавший, когда хэппи энд был уже близок и музыка перешла в мажор, попал старику прямо в голову, наверняка наперекор замыслу режиссера, ибо в кинозале зажегся свет, как будто кино уже кончилось, и этот удар пробудил в нем усопшую память, и он, с недоумением взглянув на женщину, на которой лежал, поднялся на ноги и без штанов пошел прочь, и его арестовал чернокожий полицейский в блестевшем золотом мундире. По обочинам узких улочек ликовали аборигены в соломенных набедренных повязках, так как дело происходило на Антильских островах, уж не знаю, на Больших или на Малых.

В этот вечер старик сумел добраться домой только потому, что та женщина, у которой он ненароком отнял мороженое, встретила его поздно вечером на берегу изера, где он, подвернув брюки, пытался ходить по воде аки посуху. Пойдя по звуку на плеск воды, она обнаружила его и отвела домой, потому что работала уборщицей в «Розе» и знала, где он живет. Когда она помогала ему переодеться в ночную рубашку, у него в голове вновь прокрутился весь сюжет фильма, и он по уши влюбился в свою благодетельницу — жаль только, что это чувство, когда она ушла, тут же выветрилось из его памяти.

Его пути-дороги делались все длиннее. Теперь он часто ходил к озеру, а в один прекрасный день даже перебрался на водном велосипеде на другой берег. Крики хозяина велосипедов все удалялись. На той стороне он перешел через железнодорожное полотно, не заметив готардского экспресса, который с ужасным свистом промчался мимо, и очутился в предгорье Альп. Там на холмах паслись коровы, приветствовавшие старика дружелюбным мычанием, а он отвечал им на голубином языке. В тот раз его нашли только к полуночи, когда начался дождь. Он долго сидел на куче бревен, глядя на небо, звезды на котором представлялись ему все более загадочными. Словно они — письмена, которые ему нужно прочесть во что бы то ни стало. Но потом, когда мысли его почему-то были уже далеко от светил, это самое небо вдруг окатило его целым водопадом, и он, с усилием поднявшись на ноги, добрел до деревенского кабачка, посетители которого как раз вели разговор о том, как следует поступать с чужаками, все чаще забредавшими в деревню, — давать им от ворот поворот или попросту убивать. И тут вошел старик — и упал на пол, едва переступив порог, и лежал в луже воды; староста и хозяин кабачка подняли его, уложили на скамью, а потом пришла полиция и обнаружила у него в кармане письмо с именем и адресом, и его отвезли домой, однако на самом деле это были мое имя и мой адрес. Сделав вид, что это его зовут так и что это он живет в моем доме, я поблагодарил честных служак, которые в ответ приложили руки к козырькам и посоветовали мне лучше следить за стариком, иначе его придется отдавать в дом престарелых. Я перевел его наискосок через улицу, туда, где он действительно жил, и в этот раз сам помог ему надеть ночную рубашку. Она была в полосочку. Я выключил свет. Еще немного, и я бы поцеловал его на ночь. Чтобы изгнать чувство, вызвавшее у меня такое желание, я отправился в «Розу» и выпил пару пива.

Читать дальше