Дмитрий Орехов - Будда из Бенареса

К Соме вернулись его лучи, и он опять стал озарять землю. С тех пор лунный диск в темную половину месяца убывает, напоминая людям, как некогда страдал Сома, верный своей любви…

Брахман услышал чей-то смех и обернулся. Под гвоздичным деревом стоял темноволосый юноша. Он был без оружия, но осанка и золотистый цвет кожи выдавали в нем кшатрия.

— Прости, что я потревожил тебя, — сказал юноша странным певучим голосом, низким и звучным. — Ты, кажется, сочинял стихи?

Жрец смутился. Этот юноша с грацией молодого оленя наверняка слышал его болтовню о розовой Ушас и слоноликом Ганеше.

— Когда мой отец читал мантры, боги внимали ему, — медленно сказал Шарипутра, вглядываясь в лицо кшатрия и тщетно пытаясь обнаружить в нем знаки пристрастия к охоте или воинским упражнениям. — А я… я даже не научился по-настоящему толковать веды. Не суди меня строго — старые жрецы любят поболтать сами с собой.

Юноша пожал плечами.

— Зачем мне судить тебя? Я слышал, многие брахманы сочиняют стихи. Ведь это прибыльное занятие, верно?

Так оно и было. Правители в долине питали слабость к праздникам жертвоприношений, на которых в огонь проливалось немало масла и молока. Брахман-сочинитель обязан был представить к торжеству новый гимн. Неслучайно священные песни, как древние, так и современные, были довольно раболепными по тону; изобилуя лестью к владыкам Джамбудвипы, они без всяких околичностей выражали надежду на богатую мзду (она состояла в священных коровах), так как понятно, что непростое искусство стихосложения не может оставаться без поощрения. Шарипутра не был исключением. Его гимны весьма ценились, и он получил от магадхского раджи Бимбисары немало коров.

— Скажи, далеко ли река Найранджана? — спросил кшатрий.

— Река Найранджана?

— Да, я иду в Урувеллу.

Старик ладонью отер пот со лба.

— Тебе нужно пересечь джунгли. Ты встретишь озера и ручьи, где обитают наги — змеи, умеющие оборачиваться людьми. Дальше начнутся горы. Там, как я слышал, живут карлики-якши с вывернутыми ступнями и немигающими красными глазами. Река Найранджана берет начало на крутых склонах. Говорят, у ее истока пьет воду корова Камадхену, исполняющая желания…

Увы, эта сказочная риторика не подействовала на кшатрия, напротив, его губы тронула легкая усмешка:

— Значит, Урувелла недалеко?

— Недалеко. Но чтобы достичь ее, нужно взять с собой большой груз удачи.

Некоторое время юноша размышлял, но потом тряхнул головой, отчего его длинные черные волосы закрутились подобно фазаньему хвосту, и улыбнулся.

— В день, когда я родился, у городских стен видели белого слона с приметами счастливой породы, — сказал он. — Слон трижды потерся спиной о ворота.

Шарипутра вздохнул.

— Тогда все в порядке. И все же послушай моего совета: не отправляйся в Урувеллу сейчас. Усталый странник поднимает больше пыли, а я вижу по твоему лицу, что ты долго не спал. В моем доме, — он сделал приглашающий жест в сторону зарослей, — ты сможешь отдохнуть, а с рассветом тронешься в путь.

Кшатрий кивнул и первым двинулся по тропинке среди молодых бамбуков. На мгновение пораженный тем, как изящно и ровно юноша ставит ноги, старик поспешил за ним.

Семи лет от роду Шарипутра был отдан в ученики к обедневшему брахману Сомананде, желчному старику-вдовцу. Целые дни проходили в зубрежке и повторении гимнов Ригведы, а расплатой за невнимательность была порка, после которой под набедренной повязкой невыносимо чесалось, а мухи просто изводили своей назойливостью. При этом Шарипутра, как и другие ученики, должен был вознаграждать Сомананду множеством различных услуг. На их отроческих плечах лежала работа по дому и личный уход за учителем; они разводили огонь в очаге и готовили еду, массировали старика после омовения, подавали ему бетель и воду для полоскания рта. Тогда Шарипутре казалось, что день избавления от этого рабства не наступит никогда, и он жил как будто во сне. И вот однажды ему, уже юноше, обрили голову, оставив лишь маленькую косичку на темени. Вместе с волосами отлетели прочь и прежние обязанности. Шарипутра уступил свою циновку в хижине Сомананды испуганному большеголовому мальчику, которому тоже выпало несчастье родиться в брахманской варне, и вошел хозяином в собственный дом. Вторая часть жизни брахмана, более продолжительная и гораздо более приятная, состояла в обзаведении потомством и служении правителю в сане жреца. На третьей стадии земного пути пожилой жрец проводил много времени в уединении, еще не разрывая связи с людьми, но постепенно готовя себя к подвигу шрамана, обитателя лесов. Четвертая, заключительная ступень отшельника была печальным расчетом с жизнью. Таков был порядок, и Шарипутре он казался разумным.

В самом деле, что будет, если юноши, едва окончив ученье, наденут повязки аскетов? Кто тогда продолжит брахманский род? Кто почтит жертвоприношениями богов, духов и предков? Кто умягчит беседой сердце правителя?

Увы, с тех пор, как в долине стало распространяться учение о сансаре, обычаи нарушались все чаще. В местности Урувелла, о которой спрашивал юноша, подвизались вполне молодые аскеты. Впрочем, до недавнего времени все они были брахманами, и даже не верилось, что философские размышления, медитация, подвиги поста и умерщвления плоти могут увлечь людей из других варн.

А несколько месяцев назад — Шарипутра прекрасно помнил день, когда услышал об этом — явился первый проповедник из сословия кшатриев. Им стал Вардамана из Вайшали, сын мелкого князька личчхавов, народа, жившего за великой рекой к северу от Магадхи. Все началось со смерти этого несчастного князька, который, отведав на пиру мяса антилопы, внезапно побагровел лицом, схватился за горло и умер, не обращая внимания на гнев раджи и труды придворного знахаря, щекотавшего ему нёбо орлиным пером. Проводив родителя на погребальный костер из дорогих сандаловых поленьев, Вардамана бросил игру в кости, до которой раньше был большим охотником, оставил дом, жену и двух дочерей и ушел странствовать в одеянии аскета, которое, впрочем, по окончании периода дождей сбрасывал, предпочитая проповедовать нагим. Старое имя уже не устраивало его, и он назвался Джиной-Махавирой, что значит — Победитель и Великий Герой. Говорили, будто Джина-Махавира учит аскетизму и добровольной голодной смерти, ибо вкушение пищи, согласно его учению, способствует не только увязанию в сансаре, но и постепенному переходу существа души в мертвую косную материю.

— Партию в чатурангу [2] Древнеиндийское название шахмат (санскр.). ? — предложил брахман.