Дмитрий Орехов - Будда из Бенареса

— Аум! — повторил Сиддхарта, словно лев, оглашающий рыком плоскогорье.

— А-у-ум!! — взревел Сиддхарта, и голос его завибрировал во всех трех мирах, словно звон тетивы великого Рамы.

По полу скользнула большая светло-желтая ящерица и быстро поползла вверх по балке, подпиравшей крышу террасы, — там, наверху, были комары. Он проводил геккона взглядом и сказал:

— Это было давным-давно, когда я покидал Капилавасту… Я уже приготовил веревку, чтобы спуститься в сад через слуховое окно, и вдруг подумал о сыне. Я вошел в покои Яшовати. Там был полумрак, горела лишь лампа с ароматным маслом. Моя жена спала на широком ложе, усыпанном лепестками жасмина, и рука ее покоилась на голове мальчика. О, у него было такое светлое лицо, у моего Рахулы! Я хотел взять его на руки, но испугался, что Яшовати проснется, если я отодвину ее руку… Я ушел, не попрощавшись… А на поляне я вдруг увидел лицо сына, словно опять стоял над его ложем. В то мгновенье я был уверен, что это мой Рахула лежит на жертвеннике! Я сам не заметил, как надорвал путы…

Хозяин дома вытер слезы тыльной стороной ладони.

— Знаешь, накануне того дня на его ложе нашли клок шерсти, и я подумал, что это предвещает беду, — сказал он. — Потом в рисе одной из служанок оказался волос неизвестного человека; а утром, когда мальчик убежал, в дом залетел голубь и оставил след в очаге. О, Сома! Я сам во всем виноват! Ведь это я рассказал ему о Мукалинде!

Сиддхарта без выражения посмотрел на него.

— Ну да! — Брахман чуть не плакал. — О змеином радже и его гонге! Я думал развлечь его этой сказкой… У змей есть свои варны, причем кобры — это брахманы, удавы и водяные змеи — кшатрии, травяные змеи — вайшьи, а гадюки — шудры. Раджа змей Мукалинда — владыка дождя. У него капюшон, как у очковой змеи, а на капюшоне — драгоценные камни. Если ударить в волшебный гонг Мукалинды, пойдет дождь. И однажды на земле стояла ужасная засуха, но семилетний сын брахмана из города Читракута отыскал змеиного раджу и ударил в гонг. О, Сома! Я и подумать не мог, что он поверит в такую нелепицу. А он… он хотел спасти всех от засухи!..

Сиддхарта не ответил — он думал о другом. О том, что теперь для него все потеряно.

— Говорили, что нужно послать в Раджагриху, но я-то прекрасно знал, куда он ушел! Я был в отчаянии и всю ночь просидел у очага, раскачиваясь взад и вперед. Я вспоминал, как он, совсем маленький, впервые появился в моем доме… Его матушка полагала, что во время беременности хорошо смотреть на красивых детей, и красивые дети кишели в их дворе, словно муравьи на медовых сотах. Правда, это не помогло ей пережить роды… Но мальчик и вправду родился красивый, как Индра, с золотистой кожей, с такими изящными и точеными чертами лица! Я сидел у очага и вспоминал, как у него пучило живот от незрелых манго… Знаешь, он никогда не скучал и все увиденное старался изобразить в игре, а получив в подарок безделушку — какого-нибудь глупого глиняного павлина, — светился так, словно ехал на слоне… Однажды он утащил два веера, влез на сливовое дерево и захлопал ими, изображая крик петуха… А когда я ругал его, он молча чесал одной босой ногой о другую… Понимаешь, я вдовец, Сиддхарта, мои сыновья давно выросли и живут в Раджагрихе, и я одинок. Но этот мальчик… Глядя на него, я радовался, как лесная кукушка, завидевшая цветущее манго. О, Сома! Я не знал, как буду жить дальше… — Шарипутра задрожал и прикрыл ладонью глаза. — Прости меня, — сказал он немного погодя, взяв себя в руки. — Я снова готов слушать тебя. Ты говорил о той проклятой поляне.

— О поляне… — с горечью повторил Сиддхарта. — На той проклятой поляне я лишился всего — всего, что накопил за долгие годы аскезы и созерцания… А я был так близок к освобождению! Я уже чувствовал себя богом, я был на пороге нирваны! Мой третий крик разметал бхайравов, словно ветер — прошлогодние листья, но он сделал меня слабее, он снова сделал меня человеком… Грязного старика отбросило от жертвенника, и он повалился спиной в костер. Он умер не сразу, какое-то время еще визжал и хрипел — я помню, как горела его длинная коса… Рыбоглазый выронил чашу и покатился по земле, словно лиана, сорванная ветром, а потом его остановил воткнутый в землю кол. Ухватившись за него, он вскочил на ноги и нырнул в джунгли, как в темную воду. Я не стал преследовать его, и он убежал…

— Его нашли на рассвете. Молния убила его.

— Это неважно… Я понимал в то мгновенье, что Пути уже не будет! Мне уже никогда не достичь освобождения от страданий! Я стоял у последней черты, но так и не переступил ее! Меня погубил мальчик-мерия, меня погубило желание! Я вмешался в чужую судьбу, в чужую карму, отнял чужую жизнь, убил человека! Если бы ты знал, старик, что это такое — своей рукой зарезать человека, словно барана… Когда я закричал в третий раз, Ангулимала бросил свою жатку, упал на колени и вцепился обеими руками в жертвенник. О, он не хотел умирать. Я поднял секиру, схватил его за руку, и…

Шарипутра сжал четки так, что рука его побелела.

— Это был не человек, — сказал он. — Ты убил упыря, ракшаса!

— Нет, брахман, нет! — Сиддхарта дрожал, как в лихорадке. — Я убил человека! Если бы не убийство, я еще мог бы вернуть свою силу иддхи, свое сознание, самое ясное сознание в мире, свою глубину постижения Истины! Я почти окунулся в нирвану, я смотрел на больное печалью человечество, как стоящий на горе смотрит настоящего на равнине, как мудрый — на глупого… И тут мое восхождение к Истине пресеклось, оборвалось! Когда Ангулимала корчился на земле, захлебываясь кровью и пытаясь затолкать внутренности обратно в живот, драгоценное чувство близости к Истине стало пропадать, уходить, как вода в песок Моя энергия иддхи уходила в землю через ноги, я больше не мог обжигать взглядом, парить над землей, и даже мои пальцы перестали светиться… Я зашатался, я понял, что проиграл! Это было наваждение, обман! На самом деле не было никакого Рахулы, мой Рахула оставался в Капилавасту, это было последнее искушение, и я поддался ему, я проиграл!

Брахман с ужасом смотрел на него.

— О, Сома, но ты же спас его! Мои крестьяне увидели вас на дороге…

— Я спас его лишь потому, что не хотел еще одной смерти, старик Моя карма и так уже была тяжела, как мешок, набитый камнями. Но сначала я даже не вспомнил о нем. Я прошел несколько десятков шагов и вдруг подумал, что он остался на жертвеннике. Я вернулся. Мальчик лежал на алтаре ничком, и от него пахло страхом. Вот-вот должна была начаться гроза, молнии Индры резали небо. Потом наверху громыхнуло, косой ураган ударил в землю, как в бубен… По лесу катились ручьи, руки у меня были заняты, а ноги скользили. Не знаю, сколько я продирался сквозь джунгли. Уже светало, когда я выбрался на какую-то дорогу и рухнул на нее, как подсеченный ствол банана…