Ирвин Шоу - Голоса летнего дня

— Добрый вечер, — сказал Бенджамин.

— Добрый вечер, — с акцентом ответила она.

Федров подошел к ней. Завязался разговор. Сплошной обмен банальностями. Какой прекрасный выдался вечер. Как спокойно море. Как удивительно красив закат. Куда направляемся? В Нантукет? Ее имя? Гретхен, и что-то там дальше, он не разобрал. Она жила в Нью-Йорке, на Восточной Девяносто шестой. Они не спеша прошлись по палубе. Она взяла его за руку. Легкое пожатие пальцев.

Затем она сказала, что родилась в Германии. В Эссене. Вот откуда этот акцент. Прожила в Соединенных Штатах всего три года.

— О, — сказал Федров. — Бежали от Гитлера…

Девушка резко остановилась. И ответила почти грубо.

— К чему мне было бежать от Гитлера? — спросила она. — Ведь я немка.

Федров не стал развивать тему. Слишком уж чудесный выдался вечер, чтобы говорить о Гитлере.

— Просто я подумал… э-э… — начал он, — что многим людям пришлось покинуть Германию, когда этот господин пришел к власти. И я решил, что, возможно…

— У меня нет и не было причины навсегда покидать родную страну, — сказала девушка. — Там осталась моя семья. Братья. Они мне пишут. Я приехала в Америку учить английский, зарабатывать деньги. Вот и все.

Какое-то время они молча ходили по палубе. Снова легкое многозначительное пожатие пальцев.

— А все эти нью-йоркские газеты, — сказала девушка. Похоже, сама она не собиралась оставлять этой темы. Не лишенный музыкальности голос звучал мрачновато и одновременно вызывающе, «р» чисто по-немецки раскатистое. — Они печатают одну ложь. Никто в Нью-Йорке никогда не узнает правды. Но я знаю. Я каждую неделю получаю письма от братьев. А пишут они, что сегодняшняя Германия — это страна для молодых людей. И мы, молодые, снова можем ею гордиться.

— Угу, — неопределенно буркнул Федров. Что толку в спорах? Прогуливаясь по темной палубе, вдыхая запах цветущих садов Коннектикута, чувствуя возбуждающее прикосновение тонких пальчиков, он больше всего на свете хотел затащить эту молоденькую немку к себе в каюту, в постель. При этом он понимал, что рано или поздно вполне может снова оказаться в Европе с оружием в руках, где будет сражаться с гордыми братьями этой соблазнительной немочки. Но ему не хотелось говорить об этом. Секс, нежность, молодость — это сейчас. А война… война потом.

Нашлась еще одна тема.

— Вы сказали, что работаете в Нью-Йорке. Кем же? Няней, гувернанткой?

Она снова остановилась и выдернула руку из его руки.

— С чего это вы взяли? — спросила она.

— О, сам не знаю… Просто догадка. Предположение. Возможно, потому, что видел тех двух славных мальчуганов. Буквально за секунду до того, как мы с вами встретились.

— Все жители Нью-Йорка одинаковы. — Теперь ее голос звучал визгливо и злобно. — Раз у тебя немецкий акцент, стало быть, ты непременно служанка!

— Но ничего плохого в том, чтобы быть няней, нет, — заметил Федров. — В числе моих лучших друзей есть и нянюшки. — Слабоватая вышла шутка. — Можете и меня понянчить немного… в любой момент, как только захочется.

— Не вижу тут ничего смешного, — ответила девушка. Лицо ее приняло замкнутое и суровое выражение. И перед Федровым внезапно возникла толстуха, типичная hausfrau. [24] домашняя хозяйка (нем.). — Да, я нянька. У этих двух маленьких сопляков. А теперь самое время пожелать вам спокойной ночи. Я недостаточно хороша, чтобы иметь дело с таким изысканным американским джентльменом, как вы.

И она повернулась и исчезла.

Той ночью Федров спал один и очень скверно. Да и отпуск вышел неудачный. Почти каждый день лил дождь, Росс и Ли ссорились почти непрестанно на протяжении тех двух недель, что он пробыл с ними. Уже тогда Федров понял, что их развод не за горами.

Отпуск кончился, в Нью-Йорк он отправился один, на машине. Ехал и немного стыдился мысли о том, что ему страшно хотелось бы оказаться с Ли в одном городе, когда ее разрыв с Россом станет неизбежен. Лет десять спустя, в Париже, во время войны, впервые увидев Ли в форме Красного Креста, он понял, что не случайно хотел тогда оказаться в одном городе с ней. Только на сей раз ничего похожего на стыд он не испытывал. Теперь он был на десять лет старше, прошел войну, и у него накопилось немало других причин испытывать стыд.

Игра подходила к концу. Солнце стояло уже совсем низко. Тени на поле удлинились, игроки двигались, точно в трансе, в этом золотистом свечении уходящего лета; его сын плыл где-то вдалеке, в тумане… Внезапно в уши ударил шум прибоя, и Федров понял, что слышал его весь день, но не различал среди прочих звуков. Слышал этот мощный неумолчный ритм океана, что доносился вон из-за тех двухсотлетних дубов. Красивая женщина с медно-рыжими волосами, молча сидевшая рядом с ним, была его давним добрым другом, хотя вполне могла стать одним из злейших врагов; его высокий сын, скользивший вдалеке на фоне зеленой травы, казался существом вне возраста, воспоминанием из далекого прошлого. А его умерший отец на секунду-другую ожил…

— Израиль! Израиль! — кричал отец внизу, в гостиной, в их уютном двухэтажном домике в Харрисоне. — Мое имя Израиль, и я хочу, чтоб ты выпроводила этого человека из моего дома!

Прежде Бенджамин никогда не слышал, чтобы отец так кричал. Он был мягким и добрым человеком небольшого роста, наивно верившим в торжество добра и справедливости, а также в порядочность всех друзей и близких. И легко, от всего сердца прощал тех, кто не оправдывал его ожиданий.

— Израиль! Израиль! — кричал отец, и Бенджамин тихо спустился по лестнице и заглянул в приоткрытую дверь гостиной — посмотреть, что же там происходит. Там находились: отец в форме американского легиона, мать Бенджамина, сестра отца — Берта и ее муж по имени Джордж. Голова у Джорджа была забинтована. Это был могучий, крепко сбитый мужчина лет тридцати, абсолютно лысый, со сломанным носом и большими грубыми руками чернорабочего.

— Да тише ты, тише, — причитала мать Бенджамина. — Там, наверху, дети…

— Пусть дети слышат! — воскликнул Израиль Федров. — Пусть знают об этом мерзавце! — Он обернулся к Джорджу: — Пошел вон отсюда! Поезжай в свой Бостон и там устраивай демонстрации! Безобразничай, нарушай спокойствие, ори что есть мочи о том, как у нас все плохо! Но только там! «Негодное правительство, продажные судьи, завравшийся президент Гарвардского университета!» Все эти уважаемые люди, по-твоему, негодяи, да? Тогда кто же прав? Те двое итальяшек, что бросали бомбы? Доигрался до того, что полицейский врезал тебе дубинкой по башке! Это тебе не Россия, это Америка! И еще десять дней тюрьмы! Да тебя надо было бы упечь за решетку на десять лет!

— Т-с-с… — прошептала мать Бенджамина. — Дети…