Галина Тарасюк - Жека и Спиридон

Спиридона Спиридоныча Элеонора Моисеевна нашла на Рождество в промозглом грязном подъезде. Сидел, забывшись в угол возле холодных батарей парового отопления, и смотрел на нее грустными умными глазами так жалобно, что Элеонора Моисеевна чуть не упала, споткнувшись об этот не по-человечески трагический взгляд. Потом она долго стояла в нерешительности и тоже смотрела на Спиридона Спиридоновича, не зная, как быть. По всему видно было, что со Спиридонычем и вправду приключилась беда. В какой-то момент Элеонора Моисеевна даже увидела в нем родную душу, ведь и она в последнее время чувствовала себя очень одинокой, убогой и, вообще, какой-то потерянной. Раньше она неплохо зарабатывала, а потом подрабатывала уроками музыки, но проклятый полиартрит совсем искалечил ее тонкие чувствительные руки. И теперь они с Жекой, сыном от второго брака, перебивались с хлеба на воду на ее мизерную пенсию бывшего преподавателя фортепиано Киевской национальной консерватории.

Жека после развала «Укртелефильма», где работал ассистентом оператора, вообще остался при своих интересах. Начал с горя к рюмке прикладываться да гулять во все тяжкие, а когда очередная пассия выгоняла, возвращался домой и целыми днями или спал, или сердито бахкал-трахкал дверцей пустого холодильника.

Дочка Элеоноры Моисеевны от первого брака, ребенок более удачный, чем от второго, не без таланта и с деловой жилкой, сразу после распада Союза выехала всей семьей в Израиль, неплохо устроилась и теперь звала мать к себе. Но маму на историческую родину не пускал беспутный Жека. Напрасно Элеонора Моисеевна просила его:

— Женись на порядочной еврейской девушке…

Сын психовал и кричал:

— Да на хрена оно мне — я же подохну от скуки с твоими порядочными!

Напрасно Элеонора Моисеевна просила Жеку уехать к сестре. Все тщетно… Сын психовал и кричал свое:

— Да на хрена оно мне — я же подохну там от жары и жажды!

Скоро Элеонора Моисеевна перестала трогать Жеку, уяснив, что сыну, как и его покойному отцу — чалдону сибирскому, ничего, кроме «поллитры и бабы» не надобно.

Воспоминания о сыне, который опять где-то пропадал, и решили судьбу Спиридона Спиридоновича. Элеонора Моисеевна больше ни минутки не сомневаясь, забрала его домой, накормила соевыми сосисками — единственным рождественским праздничным блюдом, — а потом, одолжив в соседей шампунь от блох, искупала в горячей пенистой ванне.

Исхудалый и примороженный Спиридон Спиридонович терпел водные экзекуции молча, как истинный аристократ, а после «баньки» уснул сном праведника на кожаном кресле, закутанный у старые рубашки покойных мужей новой хозяйки. Там его, сонного, чуть не раздавил Жека. А присмотревшись поближе, начал по привычке психовать и кричать:

— На хрена ты приволокла этого бомжа?! И так жрать неча ни хрена, а она всякую тварь бездомную тянет в дом!

Спиридон Спиридонович не изменил своим голубым кровьям, вытерпел стоически все оскорбления, но не упустил возможности демонстративно переползти с неудобного кресла в мягкие перины Элеоноры Моисеевны — на территорию, недосягаемую для придурочного Жеки.

Жека от такой наглости несусветной бомжа даже протрезвел. А Спиридон Спиридонович, вальяжно раскинувшись на перинах отмытыми и ожившими членами, лишь победно мурлыкал да нахально усами шевелил.

С того дня и началась между Спиридоном Спиридоновичем и Жекой жестокая затяжная война. Жека, изгнанный последней своей пассией-зазнобой, непривычно трезвый, от чего еще глупее, устраивал Спиридону Спиридоновичу настоящее сафари с облавами и засадами. С диким криком: «Кастрирую, урод хренов!» — гонялся за ним по квартире, бросался сапогами, морил голодом, съедая сам все, что можно было съесть на скромной кухне Элеоноры Моисеевны. Элеонора Моисеевна от этой дикой войны страдала больше всех, жалела обеих противников, но все-таки больше — родного по духу Спиридона Спиридоновича, чем родного по крови сына, от чего совсем исстрадалась, и вину свою искупляла тем, что подкармливала обеих тайно один от другого скользким сизым ливером, который не понятно откуда появлялся в ее пустом холодильнике.

Ясно, что такого унижения от чалдонского потомка аристократ Спиридон Спиридонович долго терпеть не мог — взбунтовалась благородная порода и он начал мстить. И мстить жестоко, как только может доведенная до отчаяния, загнанная в угол божья тварь, и теми методами, которые ей были доступны в суровых условиях партизанской войны.

Так вот, доведенный до отчаяния Спиридон Спиридонович взял себе за манеру гадить на все, что пахло психованным Жекой: вонючие ботинки, пропахший потом, сигаретным дымом и духом дешевых «забегайловок» свитер, давно нестиранную, затасканную куртку. Но больше всего любил Спиридон Спиридонович «кропить» нижнее белье врага. Водночасье тем самым метить свою законную территорию.

Жека эти «пахучие» теракты заметил не сразу. А как только заметил, озверел и устроил нахальному бомжу настоящую бойню, отчего квартира Элеонори Моисеевны после нескольких боев превратилась на Берлин сорок пятого года.

Поскольку жить так дальше всем стало невыносимо, Жека задумался. И неожиданно для себя понял, что Спиридон Спиридонович — тоже живая душа, и ему, как и каждому мужику, не легко существовать на затяжной диете — «без пищи и бабы». По себе судил. И смягчился, подобрел Жека к непрошенному квартиранту неимоверно. А подобрев, взялся искать по телефону среди знакомых женщин подругу для бобыля Спиридона.

— А то еще, чего доброго, рехнется мужик, — говорил с сочувствием в трубку.

Очень скоро, благодаря Спиридонычу, скучная жизнь чалдонского потомка опять наладилась и забурлила. Сердобольные одинокие бабоньки опять впускали к себе Жеку, кормили его, поили, и отправляли домой с подружкой для Спиридона. Но Спиридон Спиридонович, как мужчина интеллигентный и поэтому разборчивый, приведенными «невестами» брезговал. В лучшем случае сердито фыркал на них или же, спрятавшись в перинах Элеоноры Моисеевны, наивно делал вид, что его нет дома.

Импотентное поведение Спиридона Спиридоновича порой доводило Жеку до тихого бешенства.

— Ну, придурок мохнатый! Ты что? Совсем чокнутый? Кто же от бабы отказывается? Тем более, что сама пришла! Искать, уламывать не надо! Ну, дундук персидский!

Тронутая немужской верностью Спиридона Спиридоновича Элеонора Моисеевна то смеялась, то плакала, а когда закрывалась дверь за очередной невестой и взбешенным Жекой, угощала Спиридона Спиридоновича его любимыми соевыми сосисками.

После неудавшихся благотворительно-сексуальных акций ради психического здоровья Спиридона Спиридоновича Жека, потеряв цель жизни, снова озверел, и война между ними вошла в новую стадию — террористическую. Среди этих кровавых побоищ не заметили они, как неожиданно и незаметно отошла в мир иной Элеонора Моисеевна. Но все же Спиридон Спиридонович первым почувствовал беду своим звериным чутьем. Несмотря на непрекращающиеся боевые действия, он первым вылез из своего окопа-убежища в перинах Элеонори Моисеевны, обнюхал казавшуюся спящей на кровати хозяйку, и вдруг страшно, жутко и горько зарыдал. Неистовая скорбь Спиридона напугала Жеку. Он кинулся к матери, и понял, что — поздно.