Яков Гордин - Кавказ

При этом Ермолов уже твердо решил, что ни его “добрый приятель”, ни сын “приятеля” властвовать в Каракайдаке не будут, равно как и вообще древнее достоинство уцмеев будет ликвидировано.

И дело не каком-то особом двуличии и коварстве Ермолова – оба они с уцмеем, как, впрочем, и с другими ханами, знали, что за игру ведут. А Адиль-Хан был столь же мало искренен, заверяя Ермолова в своей верности, как и Алексей Петрович.

Адиль-Хан оказался в тяжелейшем положении. В августе 1819 года он вынужден был направить некоторое число своих всадников на помощь Мадатову, но сам в разгроме собственной мятежной столицы участвовать отказался.

Положение осложнялось тем, что сын и наследник Адиль-Хана содержался в качестве аманата в Дербенте. Это оказалось неудобно и для Ермолова, который жаждал разрешить опасную неопределенность и заставить уцмея проявить свои истинные намерения. И тогда Алексей Петрович – патер Грубер – сделал точный ход. Он отпустил сына к отцу.

“Лишь только получил он его, – с удовлетворением писал Ермолов, – тотчас с ним и со всем семейством удалился в верхний Каракайдак, который не оказывал нам повиновения”.

Мадатов пытался уговорить уцмея вернуться к русским войскам, но безуспешно. Тот не доверял ни Мадатову, ни Ермолову.

“Вскоре потом, набрав партию, – вспоминал Алексей Петрович, – делал он набеги на дорогу между Дербентом и Тарку, грабил проезжих и торгующих и вошел в связи с явными врагами нашими, думая с помощью их удержать за собою свои владения.

Таковы были многих надежды на Дагестан и дотоле еще могущественных акушинцев. Генерал-майор Мадатов, делая с отрядом движения, не давал ему по близости верного убежища. Родственники его, во вражде с ним бывшие и сильную в народе имевшие партию, действовали против него вместе с нами. ‹…›. Вместе с сим лишился уцмей всех своих доходов. Не было средств наделять наградами приверженцев, не из чего было составить войск, и те, которые прежде обнадеживали в помощи, видя его ничтожество, к нему охладели. Прокламациею объявил я его изменником, и что никто из фамилии его впредь не будет уцмеем.

Таким образом, уничтожилось достоинство уцмея, несколько веков существовавшее в большом между здешними народами уважении”.

Эта операция предшествовала разгрому ополчения Аварского хана.

Затем наступила очередь Сурхай-хана Казикумухского и Мустафы-хана Ширванского.

Проведенная в июне 1820 года операция против Казикумуха была уникальной в том смысле, что значительную долю боевой тяжести взяли на себя воины, собранные на лояльных территориях и в особенности в Кюринском ханстве. Это было именно то, о чем мечтал Алексей Петрович.

Ван-Гален, участник этого похода, подробно и красочно описал все происходившее.

Воинственный вид татарских отрядов, соперничающих между собой великолепием коней, оружья и сбруи, давал все основания сравнивать их с любым самым блистательным кавалерийским подразделением Европы ‹…›. Отряд Аслан-хана (Кюринского. – Я. Г.) выделялся среди всех выразительностью лиц и решительностью движений. Никогда еще грузинские провинции не предоставляли России столь превосходную, блестяще экипированную конницу; татарская знать окружала своих властителей; вооружена она была, подобно курдам, живущим у подножия Арарата, длинными тонкими пиками, очень легкими и чрезвычайно удобными в бою; каждый был в сверкающем шлеме, кольчуге и с круглым щитом.

12 июня возле селения Хозрек произошла решительная битва. И поскольку Сурхай-хан и его соратники понимали, что речь идет не просто о власти над Казикумухом, но судьбе ханств как института, то сражение было чрезвычайно ожесточенным.

Для союза ханов, враждебных России, это был последний шанс сохранить статус кво до вступления в игру Персии.

Обостряло ситуацию и то, что между Аслан-ханом Кюринским и его сторонниками и казикумухскими владетелями была старая смертельная вражда. Для Аслан-хана поражение Сурхай-хана означало не просто военную победу, но, как мы увидим, крупнейший выигрыш.

Ван-Гален вспоминал:

Дорога из Чирака в Хосерек идет между двумя бесплодными обрывистыми возвышенностями белесоватого цвета; та, что по левую руку, по мере продвижения становилась все более пологой, другая же, напротив, все круче; на вершине ее, на обширном плато, и стояла крепость Хосерек ‹…›.

Первые две попытки русских выйти на плоскогорье оказались безуспешными из-за меткого смертоносного огня неприятеля и его численного превосходства, и лишь с третьей, уже почти отчаянной попытки они отбросили врага, который с невероятной быстротой перестроился и отступил с поразительной выдержкой, свойственной армиям совсем другого тактического уровня. Императорские войска понесли значительные потери, причем в обстоятельствах, с какими не приходится сталкиваться европейским солдатам, а именно из-за невероятной меткости стрельбы, особенно при отступлении, что характерно для всех кавказских наездников от Черкесии до владений лезгинцев.

Из свидетельств Ван-Галена становится гораздо яснее, чем из воспоминаний русских военных и Ермолова в том числе, насколько нелегко давались победы над горцами.

В конце концов отряды Сурхай-хана были разбиты и рассеяны.

Ермолов по своему обыкновению издал звонкий “римский приказ”: “Еще наказуя противных, надлежало, храбрые воины, вознести знамена наши на вершины Кавказа и войти с победою в ханство Казыкумыков. Сильный мужеством вашим, я дал вам это приказание, и вы неприятеля в числе превосходного в местах и окопах твердых упорно защищавшегося, ужасным поражением наказали. Бежит коварный Сурхай-хан, и владения его вступили в подданство великому нашему Государю. Нет противящихся вам народов в Дагестане”.

Аслан-хан Кюринский получил разрешение присоединить к своему небольшому ханству весь Казикумух и стал, таким образом, владетелем обширной территории.

Поражение Сурхай-хана означало и крушение наиболее значительного из дагестанских владетелей Мустафы-хана Ширванского, который до поры пытался сохранять нейтралитет, демонстрируя лояльность по отношению к российским властям и в то же время не порывая связей с мятежными ханами.

24 сентября 1820 года Алексей Петрович отправил рапорт императору:

С давнего времени, видя изменническое поведение генерал-лейтенанта Мустафы, Хана Ширванского, искал я случая изобличить его; наконец, схваченный один из приближенных ему людей, знающий тайны его, открыл мне все его злодейства. В то самое время, как Мустафа дал тайное убежище в своем ханстве изгнанному из Казикумыка Сурхай-хану и проводил его в Персию, он мне не переставал писать уверения в приверженности и усердии. На лживые письма я отвечал быстрым вступлением войск в ханство, и изменник бежал в Персию, где заблаговременно приуготовил себе пристанище.