Трейси Шевалье - Дама и единорог

Монашки с ней не соскучатся.

Я повела их во двор. Вид запряженной повозки вызвал у них легкую оторопь. По всей очевидности, они настроены были ехать верхом, полагая, что мы отправляемся к моей матери в Нантерр. Но путь лежал совсем в другом направлении. По мосту мы пересекли Сену, сразу же свернули на восток и, миновав Бастилию, оказались за пределами города. Мы с Клод сидели по краям, а между нами притулилась Беатрис. Мы почти не разговаривали. Повозка не была приспособлена для длительных путешествий. Она то и дело подскакивала на ухабах, и временами казалось, что у нее вот-вот отвалятся колеса. Мне не спалось, в отличие от Клод с Беатрис, которых сморил сон, как только проплывавшие мимо поля скрыла тьма.

На рассвете мы добрались до городских окраин. Уже скоро… Клод никогда не бывала в Шеле и ничего не заподозрила, когда повозка остановилась у высокой стены возле небольшой дверцы. Зато Беатрис мгновенно сообразила, что к чему. Она выпрямилась на сиденье и озабоченно наморщила лоб, наблюдая, как я неловко выбираюсь наружу и звоню в дверной колокольчик.

— Госпожа, — начала было она, но я жестом велела ей молчать.

Только когда в дверях появилась женщина и Клод в свете факела разглядела белое покрывало, окутывающее ее лицо, она все поняла.

— Нет, — закричала она, забиваясь в угол.

Делая вид, что ничего необычного не происходит, я вполголоса переговаривалась с монахиней.

Но тут раздался шум, и Беатрис закричала:

— Госпожа, она сбежала!

— Догоните ее, — бросила я конюшим, чистящим лошадей.

Один из них отшвырнул скребок и припустил по теряющейся в темноте дороге, отдаляясь от зыбкого света факела. Я намеренно выбрала повозку. Если бы мы приехали верхом, она вскочила бы на лошадь — и ищи ее свищи. Через несколько минут конюший вернулся, неся Клод на руках. Девочка вся обмякла, точно куль с зерном, и едва не рухнула, когда ее спустили на землю и попытались поставить на ноги.

— Неси ее внутрь, — сказала я.

В сопровождении монахинь, высоко державших факелы, наша жалкая процессия вступила в пределы монастыря.

Клод увели, Беатрис плелась за ней следом, словно цыпленок, потерявший курицу-мать. В церкви служили заутреню, я упала на колени, и на меня снизошла поразительная легкость. Затем мы с настоятельницей отведали по бокалу вина, и меня проводили в келью, где можно было слегка вздремнуть. На узком соломенном тюфяке спалось удивительно сладко, ничего подобного я не испытывала на улице Фур в своей огромной кровати.

Попрощаться с Клод мне так и не довелось. Перед отъездом я позвала Беатрис. Вид у камеристки был измученный и подавленный. Она сделала неловкий реверанс. Я обратила внимание на растрепанные волосы. Видимо, не сумела причесаться как следует. У моих камеристок заведено делать друг другу прически. Кроме того, в Шеле отсутствовали зеркала. Про себя я отметила, что она сменила желтую парчу на более скромную одежду. Мы слегка побродили между монастырских построек и оказались в саду. Там работали монахини — сажали, пололи, копали, подвязывали. Я сама не садовница, но ценю ту простую радость, которую дарят цветы. Еще не отцвели бледно-желтые нарциссы и гиацинты, начали распускаться фиалки и барвинок. К солнцу тянулись побеги лаванды, розмарина и тимьяна, зеленела поросль молодой мяты. Стоя в тихом саду, на утреннем солнышке среди погруженных в мерный труд монахинь и ожидая, когда зазвонит церковный колокол, я чувствовала зависть к Клод: почему она, а не я, остается здесь? Мне хотелось ее наказать, а в итоге я наказывала себя: ведь она получала то, что для меня оставалось недоступным.

— Взгляни на сад, Беатрис, — сказала я, отгоняя прочь печальные думы. — Истинный рай. Словно небеса сошли на землю.

Беатрис молчала.

— Что вы делали во время заутрени? Час, конечно, ранний, но вы скоро привыкнете.

— Я ходила к барышне.

— И как она?

Беатрис пожала плечами. Обычно она не позволяет себе подобные дерзости. Она злилась, но, естественно, старалась не показывать виду.

— Молчит. И ничего не ест. Хотя, по правде говоря, это не такая уж большая потеря.

Овсяная каша здесь и впрямь жидка, хлеб черств.

— Ничего, привыкнет, — сказала я миролюбиво. — Все делается для ее же блага.

— Надеюсь, вы правы, госпожа.

Я остановилась.

— Ты сомневаешься в моей правоте?

— Нет, госпожа, — склонила голову Беатрис.

— К Сретению утешится.

— Сретение было бог весть когда, — заметила Беатрис.

— Я говорю о следующем.

— Мы здесь так надолго?

— Время пролетит — и оглянуться не успеешь, — улыбнулась я. — Будьте умницами. Я имею в виду вас обеих, — пояснила я, чтобы она лучше уловила мою мысль. — Тогда сыграем и тебе свадьбу, если ты, конечно, ничего не имеешь против.

Лицо у бедняжки разделилось на две половинки: внизу — сурово поджатые губы, сверху — полные надежды глаза.

— Надзор здесь, как ты понимаешь, строгий. Холь и лелей Клод, слушайся аббатису, и все будет замечательно.

С этими словами я оставила ее любоваться прекрасным садом, а сама скрепя сердце поднялась в повозку, чтобы ехать обратно. Признаться, по дороге я дважды всплакнула: глядя на проплывающие за окном поля и на подъезде к городским воротам. Мне совершенно не хотелось на улицу Фур. Но таков был мой долг.

Дома я отозвала конюших прежде, чем они увели лошадей на конюшню, и щедро заплатила им, взяв взамен обещание держать язык за зубами. Только они и Жан знали, где Клод. Даже камеристки ничего не ведали. Не хватало еще, чтобы этот Никола пронюхал мой секрет и стал докучать монахиням. Я действовала крайне осторожно, но сердце у меня было не на месте. Лучше бы он сейчас на время исчез из города. Мне он не внушал доверия. Я видела, какими глазами он смотрел на мою дочь, когда весь в крови и синяках лежал на земле. Жан никогда не удостаивал меня таких взглядов. От ревности у меня свело живот.

Но когда я пересекала двор, меня осенило, и я поспешила назад к конюшне.

— Закладывайте повозку, — бросила я остолбеневшим конюхам. — Едем на улицу Розье.

Леон-старик удивился не меньше их: нечасто ему наносит визит знатная дама, к тому же — без свиты. Однако он любезно поприветствовал меня и усадил к огню. Леон прекрасно живет, дом — полная чаша, повсюду ковры, резные сундуки и серебряная посуда. Я заметила двух служанок. Его жена сама поднесла нам сладкого вина и сделала глубокий реверанс. На ней было шерстяное платье с шелковыми вставками, на лице читалось довольство.

— Как поживаете, госпожа Женевьева? — спросил он, когда мы сели. — Как Клод? Как Жанна и малышка Женевьева?

Леон никогда не забывал подробно расспросить про каждую мою дочь. Мне он всегда нравился. Правда, я слегка опасаюсь за его душу. Его семья приняла святое крещение, но все-таки он отличен от нас. Я огляделась по сторонам, ища признаки этого отличия, но на глаза мне попалось лишь распятие на стене.