Туве Янссон - Честный обман

Эдвард Лильеберг снова сбегал на лыжах в город за почтой и продуктами, и снова Катри Клинг сказала, что отнесет почту фрёкен Эмелин. Она не просила, ничего не объясняла — давай, мол, письма, и все тут. В точности как брат, стояла и ждала, когда он уступит.

— Ну ладно, — сказал Лильеберг, — бери. Только помни: отныне ты в оба следишь за всем, что касается платежей. Чтоб ни один квиток не потерялся! Когда же старая фрёкен все подпишет да свидетели все заверят, вот тогда я сам получу деньги и выдам их ей, по счету, до последнего пенни.

— Ты меня удивляешь, — ледяным тоном процедила Катри. — Когда это ты видел, чтоб я небрежничала с расчетами?

Лильеберг немного помолчал.

— Извини, ляпнул сгоряча, не подумавши. В сущности, больше тут некому доверить такие дела. — И он добавил: — Конечно, мало ли что про тебя болтают, но в честности тебе никак не откажешь.

Катри вошла в лавку, и тотчас ее захлестнула волна бессильной ненависти хозяина.

— Я иду с почтой к Эмелинше. Она не звонила? Может, что-нибудь захватить надо?

— Нет. Эмелинша готовить не умеет, на консервах сидит. А вообще-то Лильеберг привез почки.

— Сами их и ешьте, — сказала Катри, — и почки ешьте, и печенку, и легкое сколько влезет, но перестаньте делать гадости человеку, который не может себя защитить.

— Ну почему же гадости? — воскликнул лавочник с непритворной обидой. — Я всю деревню снабжаю, и никто еще не говорил, что я…

Катри перебила его:

— Пачку спагетти, коробку бульонных кубиков, два гороховых супа, в маленьких банках, и кило сахару. Это я заберу с собой. Запишите на ее счет.

Лавочник сказал тихо-тихо:

— Это ты делаешь гадости, ты злюка.

Катри опять прошлась вдоль полок.

— Рис, — сказала она. — Который быстро разваривается. — И добавила: — Не выставляйте себя на посмешище. — Это были те же равнодушно-уничтожающие слова, что некогда пережгли в ненависть его вожделение; женщина словно бросила команду собаке.

На сей раз, подойдя к «Большому Кролику», Катри велела псу ждать на заднем дворе. Анна Эмелин видела, как она шла по косогору, и отворила тотчас же; после первых торопливых учтивостей хозяйка смущенно замолчала. Катри сняла сапоги, с сумкой в руках прошла на кухню.

— Я не стала брать свежее мясо, только консервы захватила, которые легко готовить. Лильеберг нынче после обеда почту привез.

— Вот здорово! — с облегчением воскликнула Анна, и возглас ее относился не к письмам и не к консервам, она попросту обрадовалась, что эта странная особа наконец сказала хоть что-то, о чем можно завести нормальный, человеческий разговор. — Вот здорово!.. Удобная штука — консервы, особенно в маленьких баночках, они не портятся… Я уже рассказывала вам, с этим свежим мясом одно беспокойство, оно ведь плохо хранится, понимаете? Тут как с цветами, в известном смысле берешь на себя ответственность, верно? То им мало воды, то много чересчур, не угадать.

— Да, не угадать. Но у вас здесь слишком жарко. А цветы не любят жары.

— Может быть, может быть, — неуверенно заметила Анна. — Не знаю почему, только все думают, будто у меня есть комнатные цветы…

— Понятно. Цветы, дети и собаки.

— Простите?

— Вам бы следовало любить цветы, детей и собак. А вы, надо полагать, их не любите.

Анна подняла голову, метнула на Катри испытующий взгляд, но широкое, равнодушное лицо гостьи было непроницаемо.

— Своеобразная мысль, фрёкен Клинг, — весьма твердо проговорила она. — Идемте в гостиную. Хоть вы и не поклонница кофе.

Они перешли в гостиную. Тот же мягкий свет, то же ощущение простора, и постоянства, и неестественной, как в кошмаре, медлительности. Анна молча опустилась на стул.

— Фрёкен Эмелин, — быстро сказала Катри, — вы слишком радушны, я этого не заслуживаю.

Без всякой причины ей вдруг захотелось поскорее уйти из «Кролика»; она выложила перед Анной письма и коротко сообщила, что надо подписать платежные документы. Водрузив на нос очки, Анна просмотрела бумаги.

— Все уже заверено, как я вижу. Но кем же это? Странная какая фамилия! Может, у нас в деревне иностранец объявился?

— Нет, это я придумала. А что, оригинальная фамилия, правда?

— Не понимаю, — сказала Анна. — Ведь так не делают.

— Я подписала, чтоб не тратить зря время.

— Но здесь несколько бланков, и везде то же самое диковинное имя, причем подписи совершенно одинаковые.

Катри усмехнулась, быстрая жутковатая улыбка сверкнула, как неоновая вспышка, и тотчас погасла.

— Я, фрёкен Эмелин, большая мастерица по части подписей. Люди ходят ко мне со всякими бумагами и иногда предпочитают, чтобы я подмахнула вместо них. Забавы ради могу и вашу подпись изобразить.

И Катри Клинг в точности повторила Аннин автограф, который получила в подарок прошлый раз.

— Невероятно, — сказала Анна. — Ловко-то как! Вы и рисовать умеете?

— Вряд ли. Я не пробовала.

Ветер крепчал. Снег бился в окна с тем яростным шорохом, который уже давно стоял в ушах у жителей деревни, вьюга налетала шквалами, а в промежутках наступала тишина.

— Мне пора, — сказала Катри.

Отворив кухонную дверь, Анна увидела пса, шерсть его была вся в снегу, из открытой пасти валил морозный пар. Анна вскрикнула и чуть было не захлопнула дверь.

— Не надо бояться, — сказала Катри. — Собака прекрасно воспитана.

— Слишком уж громадная! И пасть открыла…

— Не надо бояться. Это обыкновенная овчарка.

Женщина и собака зашагали вниз по косогору, та и другая в одинаковых серых мехах. Анна проводила их взглядом. Она еще дрожала от испуга, но к возбуждению уже примешивалась малая толика напряженного любопытства, а думала она вот о чем: ох эта Катри Клинг, отчаянная голова. Не как другие. Кого же она мне напоминает, особенно когда улыбается… Нет, не теперешних Анниных знакомых и не давних друзей-приятелей, нет, какую-то картинку, из книжки. И вдруг Анна тихонько рассмеялась — Катри в своей меховой шапке была вылитый Серый Волк.

Почти каждый год выходила книжка с рисунками Анны Эмелин, очень маленькая книжечка для очень маленьких детей. Текст сочиняли в издательстве. И вот теперь оттуда прислали расчетный документ, а заодно несколько прошлогодних рецензий: дескать, извините великодушно, они у нас, к сожалению, едва не затерялись. Анна развернула вырезку и надела очки.

«Эмелин вновь удивляет нас своим безыскусным, чуть ли не любовным отношением к тому крохотному мирку, который принадлежит ей одной, — к земле в лесу. Любая скрупулезно выписанная подробность узнаваема и все-таки наполняет нас изумлением; Анна Эмелин учит видеть, учит по-настоящему зорко наблюдать. Текст — это, скорее, комментарий, адресованный детям, которые только-только вступили в читающий возраст, и от книжки к книжке не слишком разнообразный. Зато акварели у Эмелин всякий раз новые. Избрав себе нехитрую, но весьма удачную „лягушачью“ перспективу, она ухватила самую суть леса, его безмолвие и сумрак, перед нами лес нехоженый, первозданный. Лишь совсем маленькие рискнут пройти по этим мхам. С кроликами или без оных — мы убеждены, что все дети…»