Камилл Бурникель - Темп

Впрочем, какое это имеет значение. Мощное отвлекающее средство. Перемежаемые цитатами воспоминания, собственные и принадлежащие другим, все идут и идут, как сквозь настежь распахнутые двери. И так же быстро уносятся. Однако все-таки интересно в день мятежа, когда отель может вдруг вспыхнуть ярким пламенем, узнать, что Веспасиан, умирая, сказал: «Я чувствую, что начинаю превращаться в бога!» Даже если нет ни малейшего намека на то, что он действительно так говорил. Либо запомнить такой очаровательный совет Агаты Кристи: «Выходите замуж за археолога. Чем старее вы будете становиться, тем больше он вас будет любить!» Все по разряду застольных разговоров. А почему бы и нет? Асасян, словно заметив в Араме какой-то надлом, поставил перед собой задачу его развлечь, изменить направление его мыслей. Однако более эффективно развлекают набрасываемые им портреты, а не философствования и не лингвистические упражнения. Иногда походя Арам в этой кавалькаде узнает знакомое лицо — чаще аутсайдеров, чем знаменитостей, — хотя, как правило, сохранившееся в его памяти впечатление от этого лица существенно отличается от впечатления Асасяна. Например, этот Шелби, чье почти маниакальное пристрастие к провоцированию заслонило все качества. «Он смешивает dry [85] Коктейль из вермута с джином (англ.). с «Семирамидой». Если вы туда пойдете, вы его увидите…»

Или вот еще один outsider, который, кстати, не прошел дистанцию до конца и исчез прямо на глазах у зрителей, разлетевшись на мелкие кусочки от собственной пиротехники. Его называли Великий Визирь. Называли с уважением и ужасом. Чертовски был опасен, потому что вбил себе в голову организовать рэкет против пятизвездочных отелей, угрожая их взрывать. В конечном счете взорвался сам. Маньяк любительской бомбы — она сработала у него в руках. От него не осталось ничего.

Асасян удивляется, каким образом Арам мог его знать:

— Это же не ваши времена.

И на этот раз Арам включается в игру своего собеседника:

— Это произошло лет пятнадцать назад, — уточняет он, наконец проявляя интерес к разговору. — Он подошел ко мне на одной из улиц в Сенеке. Я прятался там с Дорией, у нас был тогда медовый месяц, точнее, он все еще продолжался. Я в ту пору уже бросил шахматы, а она свои бурлески. Так вот, он подошел ко мне и предложил с ним сыграть. На моих условиях. Такое со мной тогда случалось относительно часто. Люди меня узнавали. Да и как бы им меня не узнавать после всей этой шумихи, которая длилась больше десяти лет? И как только я где-нибудь появлялся, все кидались ко мне со всех сторон, готовые выложить любую сумму. Гнусная пора! К тому времени я не играл уже года два. И был чертовски рад, что с этим кончено. Дория тогда еще была просто Дорией, без Изадоры. Она еще не посматривала в сторону underground кино и всего того, что потом вышло из кузни этого Энди. Мы с ней вдвоем играли в простодушие. И оба не имели ни гроша. Когда дела шли совсем плохо, она трясла Хасена. На меня он был несколько зол за то, что бросил шахматы, и за то, что был с Дорией. Потом мы помирились… Так вот, тот тип в Сенеке предложил мне…

— И вы, конечно, нарушили свой зарок никогда больше не передвигать деревяшек по шахматной доске. Скажите мне, что вы согласились: говорят всем outsiders везет, даже против чемпиона. И позвольте мне себе это представить: Арам Мансур — соперник этого пиромана! Это было бы просто великолепно. Скажите мне, что игра состоялась, — ваша последняя партия в этом мире, разыгранная с Великим Визирем. Как раз такое имя было у автомата Екатерины II.

— Я отказался… Но мы выпили вместе пива на автовокзале. Вы представляете себе Сенеку?.. И вот там, на вокзале, посреди приезжавших и отъезжавших автобусов, он мне рассказал, стесняясь не больше, как если бы речь шла о рецепте чесночного соуса к бараньим мозгам, про свой проект: рэкет против отелей самого высокого уровня, вроде «Рица» в Бостоне или «Ласнера» в Санта-Монике… из которого я прибыл через Нью-Йорк и Женеву… Да, он хотел получать свою долю прибылей.

— Дивиденды террора! — уточнил Асасян.

— Либо, если дирекция не позволит себя запугать, разнести все в клочья. Мне проект показался просто замечательным. Грандиозным! Пластиковая бомба, которую подают с салатом «Микадо» или в мороженом «Голова суэцкой мумии»! Блеск, не правда ли? Что за стиль!

— Действительно, истории отелей ужасно не хватает Герострата, — вставляет Асасян, расцветающий всякий раз, когда ему удается сказать что-то остроумное и когда беседа принимает другое направление.

Он вроде бы совсем не торопился покидать стол в кафетерии и отправляться в свое бюро в подвале. Очевидно, кто-то его замещал. Араму хотелось перевести разговор на инциденты, обусловившие развертывание военных частей в центре города и вокруг государственных учреждений. На этот раз Асасян оказался более лаконичным и спрятался за своеобразный скептицизм и выжидательную позицию старого писца, привыкшего к дворцовым революциям, к ярости толпы, к интригам евнухов и духовной коллегии и в то же время помнящего, что в пирамиде ему отведена комната рядом с фараоном. Не может быть почти никакого сомнения в том, что роль, принадлежащая Асасяну в функционировании «Каир-Ласнера» нового образца, более значительна, является более ключевой, даже оккультной, чем Арам поначалу предположил.

— Все очень скоро придет в норму… Уже пришло: уличное движение возобновилось.

— А рейсы, самолеты?

— Все в норме.

— Никаких угонов?

— С какой стати?.. Посмотрите лучше вокруг нас и в холле… и если спуститесь в торговую галерею, — люди разгуливают как обычно. Могу я вам предложить еще один десерт?

— Уже около четырех, — произносит Арам. Его взгляд упал на оставшееся лежать на столе меню — названия блюд на трех языках, монументальный формат, разноцветная печать, как на книге литургических гимнов, и он замечает поперек колонки «Pastries — Delicatessen» [86] Десерт (англ., нем.). фразу, написанную фломастером: «Take a joint it's better for you!» [87] Покури-ка ты лучше травку (англ.).

— Интересно! — произносит он. — Гашиш лучше, чем черничный пирог.

Он обращает внимание на другую надпись, помельче, на испанском, под словом кетчуп: «Dolores te quiero». [88] Долорес, я тебя люблю (исп.). Потом, на другой странице меню, такое обвинение «David Kelly is a fucked pervent». [89] Дэвид Келли — извращенный тип (англ.).

— Молодежь забавляется, — говорит Асасян. — Бывает даже, что здесь вписывают свои предложения и запросы, оставляя свои координаты. Кто-то продает фотоаппарат, кто-то просит одно место до Асуана. Многие приходят сюда с улицы. Кафетерий открыт для всех. Но меню приходится менять почти каждый день. А то бы оно превратилось в доску объявлений. Порой не слишком невинных.