Диана Мохаммади - Маленькая торговка спичками из Кабула

К восьми часам пришел Фархад. Вся семья была убита печальной новостью. Мама, как всегда, сидела съежившись в своем любимом углу, справа в глубине гостиной. Она весь день не переставая плакала о своей несчастной жизни. Это ее конек. У нее был изможденный вид, от которого всем вокруг могло бы стать так же плохо, как и ей. Всем, кроме нас. Платок перекошен, волосы спутаны, руки на круглом выступающем животе, она не издает ничего, кроме жалоб. Вся грязная. Руки черные, оттого что она печет хлеб в печке. Ногти слишком длинные. Нам бывает стыдно за нашу мать, когда к нам в дом приходит кто-нибудь чужой, как «доктор» Нессар, например.

У Фархада напомаженные, зализанные назад волосы и печальные глаза. Когда он приходит домой, у нас как всегда боевая тревога. Нужно везде убрать. Фархад любит порядок. А еще в доме необыкновенно спокойно. Мы не тратим попусту ни слова, ни движения, ни вздохи. Тишина знает свое дело. Напряжение почти невыносимое. Каждый сидит в своей выжидательной позе. Я смотрю в пол. Рохина в пустоту. Халеда не отрывает глаз от Фархада, поглаживая рукой ступню. Малыши держатся за руки.

Фархад долго думал, прежде чем высказать нам свою мысль. Чтобы экономить деньги на арендной плате, нужно купить дом. Для этого надо зарабатывать больше и быстрее. Наша работа на улице не очень-то выгодна, учитывая время, которое мы тратим, и количество денег, которые мы зарабатываем. Поэтому у Фархада возникла идея. Каждый день он наблюдает за микроавтобусами, которые используют в Кабуле в качестве общественного такси. Он узнал у водителей, что проезд в один конец стоит в среднем 2 афгани с человека, а в микроавтобус может набиться до 20 человек. Фархад подсчитал: если он будет работать шофером три часа в день, то сможет зарабатывать еще 150 долларов в месяц. Так мы смогли бы платить 100 долларов за дом, 50 откладывать.

Он уже приметил подержанную «Тойоту Super Custom», которую можно купить. Он подсчитал: «Super Custom» стоит около 400000 афгани, то есть 6000 евро. Для нас это целое состояние. У Фархада есть 2000 евро, которые он отложил себе на свадьбу. Еще 2000 евро можно взять в долг под залог на базаре. Оставшиеся 2000 нам нужно заработать на улице. То есть работать придется еще больше. У меня внутри — пустота. Голова кружится. Я думаю о мсье Нессаре, который не по своей воле поставил нас в затруднительное положение. О папе, который даже не догадывается, что с нами случилось. Я смотрю на всех по кругу. На Фархада, у которого такой решительный вид. На маму, которая опять впала в прострацию. На малышей, которые сидят не двигаясь, боясь даже кашлянуть. Потом опять на Фархада, который с силой приглаживает на себе рубашку без единой складочки. И на маму, которая больше не двигается весь оставшийся вечер.

На следующее утро я просыпаюсь с единственной светлой мыслью. Утро всегда пролетает как ветер — рынок и работа по дому. Теперь на улице придется работать не только днем, но и вечером. Но есть другое решение, о котором я не решаюсь говорить: чтобы Халеда поскорее вышла замуж. Для нее это не будет трагедией, она сама этого хочет всей душой. А приданое, которое маме заплатят за нее, очень поможет нам. Я не хочу быть расчетливой. Я просто вижу наперед, что такое решение помогло бы нам и совсем не навредило бы Халеде. Но все всегда думают, что у меня плохие намерения, поэтому я оставляю этот план при себе.

— Машааллах [22] Машааллах — буквально «на все воля Божья». , мы все-таки найдем эти деньги. На небе сегодня так же беспокойно, как у меня на душе. После обеда резко стемнело, небо заволокло грозными черными тучами. В три часа было темно, как ночью, поднялся ветер. Жара спала. Я была недовольна, приятный освежающий ветер разогнал всех прохожих, улицы опустели. Такой ветер дует несколько недель в год, весной. Он приносит пыль и песок из пустыни. В течение нескольких минут Кабул покрывается тонким слоем пыли, которая оседает даже в самых укромных уголках города. В том числе и у тебя во рту. Когда после такого ветра сжимаешь зубы, чувствуешь, как на них скрипит песок.

Я спряталась в будке охранников лицея Амани вместе с другими детьми и дорожным полицейским. Обычно буря длится не больше часа. Вдалеке загремел гром. Горы, окружающие Кабул, создают эхо, от него гром становится еще страшнее. Дождь стеной обрушился на город. Для нас, горожан, у такого дождя есть свои преимущества и свои недостатки. Я не говорю о крестьянах, которые постоянно ждут дождя, чтобы улучшить урожай. Для нас дождь — это возможность осадить пыль. В городе, где 80 % дорог не заасфальтированы, это немаловажно. Но говоря «пыль», говоришь «грязь». Улицы быстро превращаются в каток с грязью, липкой, как гончарная глина. Я думаю, поэтому афганцы такие фаталисты. Чтобы не сталкиваться с недостатками, они не думают о преимуществах. Поэтому они никогда не расстраиваются.

Как только дождь закончился, небо сразу же просветлело: ни единого облачка до самого горизонта. За весь день я ничего еще не продала, мне вспомнились слова Фархада и захотелось скорее исправить положение. Поэтому, издали увидев переходящую улицу иностранку, я сразу же окликнула ее и, не задумываясь, побежала к ней, чтобы заработать пару долларов. Мысленно я была уже рядом с ней и показывала ей свои платки. Но мое тело не двигалось. На меня наехал проезжавший мимо велосипедист, ему было никак не объехать меня. Он, наверно, подумал, что я хотела броситься ему под колеса. Мой целлофановый пакет застрял между спицами колеса, и велосипед несколько сантиметров протащил меня по земле. Мне вывернуло руку, и я сильно ударилась о щебень. Я ничего не чувствовала, кроме горящей раны на коже и мелких камушков, которые застряли в ней. Мне стало плохо. Велосипедист наклонился надо мной, я почувствовала его дыхание над своим лбом. Он сказал, что это моя вина: надо было смотреть по сторонам, прежде чем переходить улицу. У меня не было сил даже открыть глаза и сказать ему, что я сама виновата. Мне хотелось умереть там, посреди этой улицы на мокрой, еще теплой от полуденного солнца щебенке. Я чувствовала дыхание человека, который стал меня трясти и бить по щекам. Мне не хотелось пугать его еще больше, я вдруг открыла глаза и поднялась. Я чувствовала себя полностью разбитой. Иностранка исчезла. Наверно, она нырнула в автомобиль с синими буквами — ООН и даже не заметила этой сцены. Велосипедист, мальчик лет восемнадцати, весь бледный от страха, вытаскивал из колеса мой пакет. Я подобрала рассыпавшиеся по земле спички и платки. Он спросил, не хочу ли я, чтобы он меня проводил. Я вежливо ответила: «Нет». Мне было так больно, что совсем не хотелось говорить. Я посмотрела на разорванный рукав своей туники. Теперь придется все объяснять маме. Я пошла за Билалом, Раисой и Жамшедом, чтобы вместе идти домой. Они тоже ничего не продали. Я сказала им, что завтра будет лучше. Когда мы вернулись домой, моя рука распухла и стала в три раза больше. Я отдала свой пакет Жамшеду, мне было так больно, что я не могла ничего нести. Когда мама увидела меня в таком состоянии, она взбесилась. Она сказала, что было бы лучше, если бы я умерла. У нее стало бы меньше проблем.