Аманда Смит - Черная Скала

Под утро я стала громко звать доктора Эммануэля Родригеса. Я так отчаянно кричала, что он должен был поверить, будто случилось что-то серьезное. К тому моменту, когда он прибежал ко мне в комнату, я лежала голая под простыней — так, как бывало прежде. Сначала он рассердился, но потом оттаял и позволил мне его поцеловать, и раздеть, и вскоре он уже лежал в моей постели. Но даже когда он уже был во мне, его взгляд все равно оставался каким-то холодно-отстраненным. Это был взгляд, которого я никогда раньше у него не видела, взгляд, который мне совсем не нравился. Как только все закончилось, он оделся и ушел. Когда он уже был в дверях, я спросила: «Что же мне делать?» Он не ответил.

Между тем в дневное время Марва сновала по дому, укладывая в чемоданы теплую одежду и подготавливая все необходимое для поездки. Я избегала Вильяма: почему-то в его присутствии я чувствовала себя особенно несчастной и уязвимой. И все это время где-то в глубине моего сознания, как птица в клетке, билась мысль о тете Суле.

В пятницу после обеда я сложила свою сумку и попрощалась с детьми. Марва ушла в аптеку, и я была рада, что могу побыть с ними наедине. Консуэла не понимала, что теперь мы не увидимся очень долго, а скорее всего, вообще никогда.

— Ты уже большая девочка, — сказала я и держала ее на руках, пока она не вывернулась и не побежала к своей кукле. Схватив куклу, она стала укачивать ее, как ребенка.

— Знаешь, когда я пришла сюда, ты была чуть больше, чем эта кукла.

— Кукле пора спать, — сказала Консуэла. Помахав мне на прощание, она стала подниматься по лестнице.

Я знала, что Джо гораздо лучше понимает, что происходит. Он стоял в кухне, прислонившись к буфету, поглядывая на вазу с апельсинами. Выбрал один и начал крутить его в ладошках.

— Не знаю, почему мамочка так тебя ненавидит. Я к тебе отношусь хорошо, ты мне даже нравишься.

— Ты мне тоже нравишься, Джо.

— Она и Бриджит ненавидела.

Это меня удивило. Я знала, что Бриджит неожиданно уволилась, но не знала, что отношения были настолько напряженными.

— Почему она ненавидела Бриджит?

— Из-за папы.

— Откуда ты знаешь?

— Бриджит всегда крутилась вокруг него. Однажды я видел ее у него в машине, и, похоже, они целовались. Я никогда не рассказывал маме.

— Почему?

— Потому что папа сказал, что это ее только огорчит. А Марва сказала, что мамочка их слышала.

— Это она тебе сказала?

— Нет, она сказала Бриджит. Я стоял под дверью и все слышал. Марва сказала, что они тогда были в сарайчике для инструментов.

С доктором Эммануэлем Родригесом я так и не попрощалась. Он оставил для меня тридцать долларов, вложенных в стандартную карточку с надписью «Желаем удачи». Вильям сказал, что мы все равно скоро увидимся, так что можно обойтись без прощаний. Он донес мою сумку до грузовичка Соломона и потом стоял у ворот, глядя, как мы отъезжаем.

И так в этот серый, душный полдень, когда тяжелые тучи собирались над горами Норд-Рейндж, угрожая нам грозой и дождями, Соломон вез меня, онемевшую и уставшую от боли, сначала по оживленному шоссе из Порт-оф-Спейн до Аримы, в которой в этот день почему-то было необыкновенно людно, и дальше в Сан-Рафаэль, через Бразил и Талпаро, по дороге Эль-Квамадо до самой Таманы.

Только взглянув на лицо Джозефа Карр-Брауна, я сразу поняла, что он очень сердит. Он сидел с книгой в кресле-качалке. На мое «Добрый вечер» он ответил вежливого сухо.

— Сэр, — спросила я, — а где же Долли?

— Там, где она должна быть. У себя дома.

Его взгляд был тяжелым и острым, как стекло.

— Она обещала, что будет ухаживать за тетей Сулой.

— А ты обещала, что вернешься на следующий день. Удивляюсь: ты же знала, насколько серьезно больна Сула!

— С ней все в порядке?

— Мы едва не потеряли ее в среду ночью. У нее было что-то вроде припадка, но потом она более или менее пришла в себя. Все тебя ждали. Она все время о тебе спрашивала. Я пытался дозвониться Родригесам, но линия не работала. Завтра я везу Сулу в больницу.

Он встал и ушел.

Сразу после моего приезда появилась надежда на чудо — тетя Сула почувствовала себя значительно лучше, и в течение нескольких дней я верила, что она поправится. Ей уже не нужно было ложиться в больницу. Думаю, даже Джозеф Карр-Браун был поражен тем, насколько улучшилось ее состояние, хотя ни разу в этом не признался. Тетя Сула встала с постели и вымылась; она даже пыталась делать какую-то мелкую работу по дому. Когда она уставала, то садилась в кресло на веранде, и я подставляла ей под ноги скамеечку. Вначале она возражала, чтобы я что-то делала по дому:

— Селия, пожалуйста, прекрати, ты же приехала сюда немного отдохнуть. Хватит тебе суетиться.

Я не сказала, что теперь мне некуда возвращаться.

Я заваривала для нее чай из трав, и она потихоньку, маленькими глотками, пила его в течение всего дня. Я все время держала на плите горячий чайник. От этого в доме появился странный запах, но я уверена, что настои ей помогали. По крайней мере они сбивали жар. Иногда я садилась у ее постели и читала ей отрывки из большой Библии, которую она держала на ночном столике. А иногда мы просто разговаривали.

— Помнишь, как вы нашли в реке гигантскую черепаху, а она оказалась дохлой?

Тетя Сула кивнула:

— Да-да, я помню.

— А как вы кидали в воду монеты и потом ныряли за ними?

— Да, мы все были отличными пловчихами. Следующей была история, как на школьном дворе родился ребенок, и Грейс перерезала пуповину. Но этого тетя Сула уже не помнила.

Потом она закрыла глаза. Ее дыхание изменилось, и я поняла, что она заснула.

Джозеф Карр-Браун навещал нас два-три раза в день. Он всегда входил, не постучавшись, шел прямо в ее спальню и стоял там около кровати, с высоты своего роста глядя на длинную высохшую фигуру — на мою тетю Сулу. Он очень тонко чувствовал ее настроение; иногда он присаживался рядом с кроватью и что-то тихо говорил — так тихо, что, как я ни прислушивалась, не могла разобрать ни одного слова.

Его отношение ко мне сильно изменилось, в нем появилась холодность, которой я раньше не замечала. Однажды, уходя, он вдруг спросил:

— Ты ведь дочь Грейс Д’Обади, я не ошибся?

— Да, сэр. Мою мать звали Грейс Д’Обади. Она умерла.

— Да, — сказал он. — Я о ней слышал.

— Она умерла, рожая меня.

Он отвернулся, как бы говоря, что ему и так хватает разговоров о болезнях и смерти.

В тот же день меня позвала тетя Сула. Ей нужно со мной поговорить, сказала она. Я помогла ей сесть. Она выглядела бледной и изможденной, как будто ее душа уже наполовину покинула тело. Я присела на край постели, она взяла меня за руку.

— Ты так и не сказала мне, почему все время грустишь.

Я опустила взгляд, у нее были длинные тонкие пальцы, ногти оставались по-прежнему крепкими.