Аманда Смит - Черная Скала

Я спросила, знал ли Роман, и она ответила, что нет.

— Сула тобой очень гордилась.

— Какое у нее было право гордиться? — внезапно разозлившись, возразила я. — Забеременеть и родить — это несложно.

Тетя Тасси взглянула на меня с жалостью; потом протянула руку и завела мне за ухо выпавшую прядь. По моим щекам катились слезы.

Следующие несколько дней я в основном оставалась дома. Тетя Тасси всегда старалась быть поблизости. Она сказала, что готова ответить на все мои вопросы. Она готовила мои любимые блюда, и я удивилась, обнаружив, что ем с удовольствием. Она ухаживала за мной, как будто я приболела. Я никогда не знала ее такой.

Тетя Тасси разыскала старые фотографии — она, Сула и Грейс, которых я раньше не видела. Одна из них была снята неподалеку, на берегу в Черной Скале. Я пристально всматривалась в Сулу и — да, я узнавала себя. Я спросила, нет ли у тети Тасси фотографий Джозефа Карр-Брауна. Нашлась одна, очень старая, на которой он стоял на помосте для сушки какао. Именно таким я увидела его, когда в первый раз приехала в Таману навестить тетю Сулу. Мою маму.

— А почему Саутгемптон? — спросила я.

— Да просто я знала это название. У меня была открытка от одного человека, который туда ездил. От отца Кармайкла, помнишь его?

— Она родила меня на Тринидаде?

— Нет, она приехала на Тобаго заранее, когда еще ничего не было заметно, чтобы никто ничего не знал.

Я приложила руки к своему маленькому твердому животу.

— Ты присутствовала, когда я родилась?

— О да. Сула и плакала, и смеялась одновременно, впервые в жизни она сказала, что счастлива. Она сказала: «Какой у меня чудесный ребенок». И она проплакала всю дорогу, возвращаясь на Тринидад. Это была ее самая большая ошибка. Она сама мне призналась, когда приезжала сюда. Сказала, что ей надо было оставить тебя у себя, что ты важнее, чем все остальное. Что она прислушалась к голове, когда надо было слушать сердце.

Тетя Тасси улыбнулась:

— Помнишь, она приезжала и вы нашли на дороге опоссума-манику?

— Да, — сказала я. — И Роман швырнул в тебя тарелкой.

— И Роман швырнул в меня тарелкой, — ровным голосом повторила она.

Как-то, когда мы были на кухне, я спросила:

— А почему ты на все согласилась?

Тетя Тасси перестала чистить батат и положила его на стол.

— К тому времени я уже встретила своего мужа — отца Веры и Вайолет. Я никуда не собиралась. Сула всегда присылала деньги на твое содержание.

Я вспомнила ежемесячные посылки.

— И потом, ты была таким прелестным ребенком, разве же я могла сказать «нет»? Не всегда легким ребенком, — добавила она, смеясь, — но очень красивым.

Очень часто я думала о Джозефе Карр-Брауне и его дочерях. О том, как им повезло иметь такого отца, знать, что он их отец.

— Может быть, мне стоит съездить в Таману и поговорить с ним.

Тетя Тасси пожала плечами:

— Почему бы и нет? Теперь, когда Сулы нет, от этого никому не будет вреда.

— Но он может мне не поверить.

— Ну что ты, почему он вдруг не поверит?

Я думала о том, как быстро и без усилий я приспособилась к жизни в Тамане, о том, как легко ладила с лошадьми. Может быть, я унаследовала это от отца? Я вспомнила, как моя мать однажды сказала, что я «храбрая, как Джозеф Карр-Браун».

Когда первый шок миновал, я стала воспринимать все уже по-другому. Думая о тете Суле, о том, как она умерла, так и не открыв мне правды, я сердилась и в то же время грустила. Я все время вспоминала ее лицо в тот последний день, когда мы стояли на ступеньках и осматривали ее садик. Я представляла их вместе — мою мать и моего отца. И каким-то странным и неясным для меня образом их отношения представлялись совершенно понятными.

Известие, что мой отец живет на Тринидаде и нет нужды отправляться в далекую Англию, чтобы разыскать его, в каком-то смысле тоже принесло облегчение. Но как он ко мне отнесется? Увидит ли он во мне свою дочь? А может быть, я буду лишь грустным напоминанием о Суле? Захочет ли он мне помочь? Конечно, он будет ожидать, что я попрошу у него денег. Но этого, пообещала я себе, я никогда не сделаю.

И все это время я продолжала думать и о своей жизни. Теперь я совсем иначе относилась к ребенку, которого носила под сердцем. Теперь было ясно, что я повторяю судьбу своей матери. Если бы моя мать от меня избавилась, я никогда бы не узнала, что такое жизнь. Я обязана сохранить своего ребенка. И доктору Эммануэлю Родригесу пока что совсем не обязательно знать о моем решении. Но скоро я должна буду во всем признаться тете Тасси.

Черная Скала совсем не изменилась. И школа Сент-Мери стояла на прежнем месте, только снаружи ее покрасили в приятный светло-зеленый цвет. Проходя мимо, я через окно увидела мисс Маккартни, проводившую урок. Она выглядела так же, как и раньше: зачесанные вверх рыжие волосы, длинная юбка и блузка. Я решила как-нибудь зайти к ней. Я расскажу ей о себе, обо всем, что случилось с тех пор, как мы виделись в последний раз. Надеюсь, она не слишком во мне разочаруется. Мне хотелось спросить у нее: можно ли на самом деле стать всем, чем ты хочешь стать?

Я прошлась по центральной улице и заглянула в церковь. Она всегда мне нравилась: чистые белые стены, деревянный алтарь. Присев на минуту, я закрыла глаза. Я думала о своей матери — видит ли она меня сейчас? Я очень отчетливо помнила ее лицо, ее округлые скулы, слегка раскосые глаза.

Зайдя в маленькое почтовое отделение, я проверила, нет ли чего-нибудь для меня. Остановилась возле бара Джимми, но не стала заходить, а пошла дальше, к бару дядюшки К. Там не было никого, кроме старого бармена. В помещении пахло табаком и несвежим пивом. Бармен спросил, может, я кого-то разыскиваю.

— Призрак Романа Бартоломью, — ответила я, криво улыбнувшись.

Бармен удивился, но потом сделал жест, как будто отмахивался от мухи:

— Роман сейчас там, где ему самое место — в аду.

Потом я зачем-то взобралась на Каменистый Холм и дошла до дома старого Эдмонда Диаза. Отсюда начиналась узкая тропинка, устланная толстым слоем листьев, которая вела к дому миссис Джеремайя. Все было точно таким, как мне помнилось. Где сейчас миссис Джеремайя? Хотелось верить, что она покоится с миром.

Домой я пошла по Курланд-Бей. Там не было ни одного рыбака. Пеликаны ныряли в море, а потом высоко поднимали головы с наполненными рыбой мешками под клювами. Волны, более высокие в это время года, разбивались о черные скалы. Я прошла дальше, туда, где пляж становился уже. На песке лежали кучки разбитых кораллов, раковины, прибитые к берегу деревяшки. При прикосновении дерево оказывалось мягким. Я подошла к темному раскидистому мангровому дереву, кишевшему голубыми крабами, они меня больше не пугали.

Джоан Мэйнгот жила в маленьком домике на участке за домом ее матери.