Паскаль Киньяр - Американская оккупация

Маллер аккуратно отодвинул ногой груду блоков LM, Chesterfield и Lucky Strike и сел возле Патрика.

Риделл заиграл в своей яростной неподражаемой манере.

Они слушали.

Маллеру не сиделось на месте, рядом с Патриком; он искал расческу в кармане, приглаживал напомаженные волосы, поправлял цепочку на левом запястье, поглядывал на часы из дешевого металла, с черным циферблатом и широченным хромированным браслетом. Антуан Маллер не мог усидеть смирно — он плакал.

Заслышав игру Риделла, все смолкали: сперва от неожиданности, потом от сердечной боли.

Риделл пригласил Антуана аккомпанировать ему на контрабасе. Антуан Маллер держал станцию техобслуживания на шоссе рядом с Меном. Франсуа-Мари глубоко оскорбляло, что его, несмотря на блестящие способности, приглашали играть лишь изредка, когда не хватало пианиста на «джигах» в американских частях или в пиццерии. Риделл жил мечтой о собственном постоянном трио. Местный духовой оркестр назывался «Менским». Они прозвали его «Нашмен». Риделл хотел создать в Мене новый музыкальный ансамбль в виде трио — пианино, контрабас, ударные, — куда легко можно было бы включить любой другой инструмент или даже человеческий голос; в общем, всех, кто хотел выступать на базах США вокруг Орлеана, у моста Сент-Илер, на улице Илье и на аэродроме Сарана. Тогда американцы уже не смогли бы обойтись без Риделла.

Как только Патрик познакомил Риделла с Мари-Жозе, та сразу увлеклась — но не музыкой, а свободой его суждений. Эта свобода буквально потрясла ее. И чем смелее выступал Риделл, тем безоглядней она верила ему. Возможно, он виделся ей мучеником. Риделл отучил ее читать Сесброна и дал свои любимые книги. Все, что в глазах Патрика Карьона выглядело провокационной или пустой болтовней, становилось догмой для Мари-Жозе. Она решила бросить отца, как Риделл бросил своего. Наотрез отказалась есть продукты из лавки Виров. Простила матери бегство, которое теперь называла бунтом и собиралась повторить сама.

Ее захлестнула ненависть ко всем прежним ценностям. Вийона внезапно сменил кумир Риделла — Артюр Рембо. Риделл по-прежнему числился в списках философского курса лицея, но давным-давно туда не ходил. Он говорил Мари-Жозе: «Любая школа — просто клика. Любая партия, любая религия, любое сообщество — бандитская шайка!» И Мари-Жозе восторженно соглашалась. Риделл окончательно завоевал симпатии Мари-Жозе, объявив, что любое образование ставит своей целью подготовку человека к рабству, лишение индивидуальности и усмирение всех ради выгоды избранных, что оно стоит на службе существующего порядка, ненасытного спрута-янки и вооруженного мира. Относительно спрута-янки Мари-Жозе тут же полностью с ним согласилась. Риделл был неутомимым оратором, готовым излить свой бешеный сарказм на всех и вся. Так, он восклицал:

— Лучше Реймон Копа [21] Реймон Копа (Копачевски) (р. 1931) — знаменитый французский футболист. , чем Билл Хейли!

Армстронга он называл «сахарной ватой» и говорил, что ему куда милее Торез, поющий «Крошку» в Бобиньи [22] Морис Торез (1900–1964) — французский политический деятель, генеральный секретарь французской коммунистической партии. // Бобиньи — квартал на северо-востоке Парижа, населенный, в основном, рабочими и эмигрантами, перед которыми часто выступал М. Торез. .

— Это старо! — твердил Антуан Маллер с сочувственным видом.

— Это современно! — твердил Патрик с жадным блеском в глазах.

— Это фальшивка! — твердил Риделл с презрительной миной.

— Какой-нибудь тостер в тысячу раз прекраснее «Джоконды»! — провозглашал Маллер.

— Голливуд — это вам не замок Шенонсо или Орлеанский собор! — провозглашал Патрик.

— Фальшивка! — повторял Риделл.

Риделл бормотал, что мир схватила за горло некая ужасная всесильная рука. Что она грозит задушить землю. Ее цель — абсолютное владычество, ее средство — неослабная хватка. Эта рука навязала людям свой закон. Его суть — деспотичное потворство, его голос — хруст долларовых бумажек. Торговцы вырядились военными и впервые в истории заполонили всю планету. Но это — последнее нашествие.

Они встречались в привокзальном кафе, которое хозяин переименовал в «Новый Орлеан». В те дни, когда Риделл играл там на пианино, зал всегда был полон лицеистов, бросавших ранцы прямо на столы.

Однажды Патрик пришел туда послушать Риделла вместе с Мари-Жозе и вдруг увидел сержанта Уилбера Хамфри Каберру; тот, шатаясь, подошел к стойке и осушил две кружки пива подряд. Он стоял весь красный, огромный, перед двумя пустыми кружками и уже принялся за третью. Пышная пена белела у него на губах, а мутный пустой взгляд уперся в играющего Риделла.

Патрик внезапно оставил Мари-Жозе и неторопливо приблизился к сержанту. Они кивнули друг другу. Уилбер жестом приказал официанту налить кружку пива Патрику и спросил, как он поживает.

— Look, a slave ! («Глянь-ка, раб!» — пробормотал сержант Уилбер Хамфри Каберра, указав Патрику на открывшуюся дверь «Нового Орлеана»).

И он, спотыкаясь, направился туда, где чернокожий янки топал ногами и стряхивал с шинели капли дождя. Уилбер с презрительной миной схватил солдата за ворот шинели.

— Hey, you! Monkey! Shut up, you apehead! («Тебе чего здесь надо, обезьяна?») — спросил сержант Уилбер Хамфри Каберра чернокожего солдата. Приподняв его с пола, он пинком отворил дверь и вышвырнул свою жертву наружу.

Негр все же попытался войти. Но Уилбер медленно нагнул голову и нанес ею солдату жестокий удар в лицо. Негр поднял на сержанта Каберру испуганные глаза. Поколебался с минуту. Однако уступил. И исчез под дождем.

Риделл внезапно оборвал игру. Мари-Жозе подошла и встала подле него.

Уилбер Хамфри Каберра вернулся к стойке среди гробового молчания.

Патрика трясло. Он изо всех сил старался держаться так же хладнокровно, как сержант, который стоял теперь рядом с ним. Раздался голос Риделла, резко бросившего: «Бывают же такие сволочи!» Риделл вновь сел за пианино и начал ожесточенно брать свои диссонирующие аккорды.

У Патрика Карьона дрожали руки. Патрик не знал, куда девать руки. Он торопливо поставил кружку на стойку, потому что пиво тоже дрожало и грозило расплескаться. Постукивая всеми десятью пальцами по цинковой стойке, он изображал ударника, аккомпанирующего импровизации Риделла. Он вкладывал в этот стук всю свою энергию.

Сержант устремил на него мутный невидящий взгляд. Затем неожиданно схватил его за руки и прижал их к стойке.

У Патрика перехватило дыхание. Он тревожно глянул на сержанта, стараясь угадать, что означает воодушевление, написанное на его опухшем от пьянства лице.

Сержант У. Х. Каберра спросил Патрика: