Стеф Пенни - Нежность волков

— Наверное, в данный момент будет лучше, если вы больше никому об этом не расскажете. Я сообщу, что беседовал с вами и пока нет никаких причин для беспокойства. Мы не хотим преумножения… истерии.

Он представляет себе все больше и больше людей, отправляющихся на север, и при этой мысли едва удерживает рвущийся из горла исступленный хохот. Неуместная реакция, из тех, что с возрастом случаются с ним все чаще и чаще. Возможно, дело в стремительном приближении старости. Усилием воли он проглатывает смех — дело-то серьезное. И возможно, больше людей не понадобится, ведь, будем надеяться, Дональд Муди и Джейкоб уже на месте — где бы это место ни находилось.

Росс кивает:

— Как скажете.

— Не прав ли я, полагая… что сами вы идти за ней не намерены?

Крошечная заминка. Большинству мужчин подобный вопрос покажется оскорбительным.

— А куда я пойду? В такую погоду невозможно определить, куда она направилась. Я же говорил, что, скорее всего, она присоединится к людям из Компании.

Не пытается ли он оправдываться? Нокс чувствует приступ неприязни. Этот стоицизм начинает раздражать, если не вызывать отвращение.

— Что ж… — Нокс встает, уступая внезапному желанию покинуть этот дом. — Спасибо, что были со мной так откровенны. Я искренне надеюсь, что вся ваша семья воссоединится в самое ближайшее время.

Росс кивает и благодарит за визит с самым безмятежным видом.

Нокс с явным облегчением покидает Ангуса Росса. Подобные чувства он испытывал, имея дело с туземцами, которые не выражают своих чувств с расточительностью белых. Как же утомительно общаться с людьми, у которых случайная улыбка считается проявлением ребяческой слабости.

Облачившись в заемное зимнее пальто, Стеррок пробирается по свежему снегу, исследуя землю в поисках следов побега. Справа от него то же самое делает человек по имени Эдвард Маккей. Слева юноша, чей кадык ходит ходуном, прощупывает землю длинной палкой. Стеррок не сомневается в безнадежности затеи. Все с самого начала идет не так. Когда выяснилось, что склад, где держали арестанта, пуст, новости, словно ртуть, одновременно просочились в каждый дом Колфилда и люди высыпали на улицу поглазеть и обсудить новости, немедленно уничтожив все следы. Начавшийся ночью снег в любом случае затруднил поиски, но толкотня зевак лишила Стеррока возможности собрать хоть какие-то сведения.

Ко времени, когда подоспел Стеррок, земля вокруг склада стала морем грязи и слякоти и никто понятия не имел, где искать. Так что трудоспособных мужчин разделили на группы, и каждая двинулась в своем направлении, прочесывая землю по десять человек в ряд. Таким образом они затоптали все возможные следы вокруг Колфилда. Стеррок мягко возражал, объясняя, чем все это кончится, но, так как он был чужаком, его вежливо выслушивали и не обращали никакого внимания. Несколько раз поднималась ложная тревога, кто-нибудь кричал, будто обнаружил следы или какие-то еще признаки прошедшего человека, но каждый раз это оказывались естественные углубления в земле, или отпечатки животных, или следы самих добровольцев.

Мыслями Стеррок возвращается в дом Скотта, где спрятал под матрасом свои бумаги (предварительно убедившись, что ими не смогут позавтракать грызуны). Он готов оставаться здесь столько, сколько потребуется, уверенный в том, что сможет попросить еще денег у Нокса. Необходимо дождаться возвращения сына миссис Росс и костяной пластинки. Никто здесь, конечно, и не догадывается, что она собой представляет. Он и сам не знает, и лишь исключительный ум, подобный его собственному, способен постичь нечто столь необычное.

Впервые Стеррок повстречал Лорана Жаме год назад в Торонто пасмурным ветреным днем. У Стеррока, как обычно, обязательства превысили имеющиеся средства, и он вынужден был выслушать продолжительные разглагольствования своей домохозяйки миссис Пратт. Она была из тех людей — к сожалению, многочисленных, — которые не желают понять, что Стеррок предназначен для лучшей участи и, можно сказать, ее облагодетельствовал, украсив собой ее потрепанные хоромы. Дабы выбросить из головы досадный разговор и подумать о том, как разрешить ситуацию, он отправился в одну из кофеен, где все еще рассчитывал выжать некоторый кредит. Он растягивал свою чашку кофе, когда вдруг уловил обрывки разговора в соседней кабинке.

Один из сидящих там людей, француз, судя по произношению, рассказывал, что вел торговлю с кем-то в городке Тандер-Бей и получил необычный и, вполне возможно, бесполезный предмет, на который обратил внимание лишь долгое время спустя. Это была костяная пластинка со значками, «как будто египетскими», по его выражению.

— Это не египетские, у них картинки — птицы и всякое такое, — сказал другой — судя по голосу, один из тех никудышных янки, что воспользовались протяженностью границы, дабы сбежать от войны.

Они явно передавали загадочный предмет по кругу.

— Не знаю, откуда это, — сказал третий. — Может быть, греческое.

— Тогда эта штука, наверно, ценная, — заметил француз.

Тут Стеррок поднялся и предстал перед мужчинами в соседней кабинке. Его величайшее мастерство — втереться в любую компанию, от рудокопов до аристократов, а вдобавок он один из считаных белых, заслуживших доверие и симпатию нескольких индейских вождей по обе стороны границы. Вот почему он слыл таким хорошим следопытом, причем янки слышал о Стерроке, что оказалось нелишним в данной ситуации.

Он сказал, что изучал археологию и, вероятно, сможет им помочь. Янки попросил рассказать какую-нибудь археологическую историю, и Стеррок удовлетворил его просьбу, одновременно изучая костяную пластинку. Он делал вид, что не придает ей особого значения, да и в самом деле не мог понять, что тут к чему. Судя по его малым познаниям в области греческой и египетской культуры — глубокие штудии были некоторым преувеличением, — эта вещь не принадлежала ни к той ни к другой. Но его заинтриговали крошечные фигурки, окружившие угловатые значки, похожие на какие-то письмена. Они напомнили ему примитивные фигурки индейских историй, которые он видел вышитыми на поясах. Наконец он вернул костяную табличку французу, которого звали Жаме, и сказал, что не знает, к какой культуре относится эта вещь, но уверен, что не к египетской, не латинской, не греческой и вообще ни к какой из великих древних цивилизаций.

Один из собеседников посочувствовал Жаме:

— Может, это древний индейский, так что тебе все-таки повезло, а?

Все расхохотались. Вскоре они разошлись, а Стеррок еще час сидел за чашкой кофе, которую ему поставил француз.

Несколько дней идея созревала у него в голове, да так, что он не мог отделаться от мысли о костяной пластинке. Стеррок шел по улице (ездить он себе позволить не мог), как вдруг табличка с загадочными значками вставала перед его мысленным взором. Разумеется, всем известно, что у индейцев нет письменной культуры. И никогда не было.