Камилл Бурникель - Селинунт, или Покои императора

Я пытаюсь объяснить то, что могло произойти, и почему все дело с самого начала приняло отрицательный оборот. Тупиковые ситуации приводят только к отречению, но иногда, из-за изначального надлома, еще и к неврозу. Не оттуда ли происходит его собственный?

Позвольте мне сделать еще одно отступление. У меня сохранился один экземпляр той самой книжечки. В качестве псевдонима он избрал свое имя. Он подписался «Жеро», словно ребенок, подписывающий свой рисунок. Но очень может быть, что такой выбор был сделан под воздействием более сложного побуждения (нежели из соображений простоты, когда автор берет в качестве псевдонима имя, данное ему при крещении) и благодаря любопытному созвучию. Жеро-Зеро. В таком случае, тут появляется еще один маленький символический ребус, который следует присовокупить к прочим признакам его невроза. Ноль, символ пустоты, в нумерации может означать как отсутствие величины, так и ее увеличение (десятки), а также может стать символом бесконечности. Если Вы хоть немного знакомы с Нервалем [31] Жерар Лаблюни (Жерар де Нерваль, 1808–1855), французский писатель, автор романтико-мистических произведений. С 1841 года страдал душевными расстройствами, был помещен в клинику. В 1843 году совершил путешествие на Восток. и со странными домыслами, которым он предавался по поводу своего имени в своей же мифической генеалогии, такое предположение не покажется Вам несущественным. Сегодня, скорее всего, только я один и помню об этом неудавшемся поэтическом опыте и вижу в нем первопричину уже обозначившегося расстройства. Мое объяснение кажется Вам предвзятым, я чувствую, что Вы готовы его отбросить. Скажем так, оно не согласуется с легендой. Есть и другие, и я надеюсь обсудить их с Вами, если Вы когда-нибудь приедете в Европу.

Но, наверное, Вы уже пожалели, что обратились ко мне. Человек, которого я Вам описал, — через несколько лет его здесь забудут совершенно — не отвечает созданному Вами загадочному образу. Из его химер, его прихотей Вы слепили трансцендентную сущность, некий закодированный текст, требующий расшифровки, тогда как для нас, знавших его, наблюдавших, — «Что он еще придумает? Какое выкинет коленце?..» — эта сущность всегда была иного порядка. Вот в чем вся разница. Вы были рядом с ним совсем недолго, причем незадолго до его ухода. Бог ты мой, если б он раньше замкнулся в молчании, которое Вы ставите ему в заслугу! Ведь его выходки губили только его самого, и ему их охотно прощали. Но в тот раз он зашел слишком далеко, напав на Атарассо, причем таким образом, что мог лишь очернить его память, бросить тень на его порядочность и честность его правопреемников. Он затеял месть, которая могла обернуться лишь против него самого, оттолкнув от него тех, кто всегда его защищал.

Я сказал Вам, что это присвоение было вызвано желанием наверстать упущенное. Очевидно, что Андреас Итало Атарассо восхищал его как человек и как ученый, а потом еще и как писатель. Годами он стремился познакомиться с ним, следовал за ним во всех его поездках, от Сирии до Ирана, но так и не сумел с ним встретиться. Когда Атарассо, по завершении разведывательных работ, открывал новые области раскопок, они часто превращались в настоящие укрепленные лагеря под охраной армии — не столько для защиты от кочевников и инакомыслящих племен (порой ему приходилось сталкиваться с враждебностью местного населения, полагавшего, что иностранцы ищут сокровища и навлекут на их стада гнев духов), сколько ради возможности спокойно работать, вдали от любопытных журналистов, а главное, чтобы оградить себя от личностей, которые могли подкупить рабочих, чтобы получить от них по бросовой цене предметы, ускользнувшие от бдительности специалистов. По мнению ученых, посторонним нечего делать в местах археологических исследований. А Жеро был посторонним, хотя и смог в свое время пристроиться к различным экспедициям, например, к американской в иранском Курдистане, не избежав, тем не менее, упреков в дилетантстве. Но он преследовал иную цель, ради которой и шел через пустыни и неделями спал в палатке. Невозможность приблизиться к Атарассо — Жеро отдал бы десять лет жизни, чтобы работать вместе с ним, — понемногу превратила ученого в некоего мудреца, каждое слово которого было оракулом. Таким образом, в процессе разрушения личности Жеро тема преследования предшествовала теме тождества, а та — теме присвоения духовного наследия и отцеубийства.

Жеро знал, что наряду с исследовательской работой Атарассо составлял личную коллекцию медальонов и инталий. Он предложил ему через прораба, сопроводив сертификационным заключением одного берлинского эксперта, греко-персидскую камею из турмалина и хризоберилла, копию с оригинала Хиллоса, сына Диоскурида, [32] Диоскурид — греческий мастер резьбы по драгоценным камням, в I веке до н. э. поселившийся в Риме и прославившийся изображениями Августа на личных печатях и камеями. преподносимую как изделие мастерских города Сузы, которая якобы принадлежала ему. Хотя эта камея с XVIII века побывала в разных коллекциях (Мальборо, Моммсена, Эванса, Эдварда Уоррена, Торвальдсена, Фрёнера…), так нигде и не поселившись окончательно, ее подлинность всегда оспаривалась, и столь частая смена владельцев возбуждала к ней недоверие знатоков. Атарассо пришел в неистовую ярость: эту камею ему предлагали уже в десятый раз. Его что, за дурака держат? Жеро только и не доставало, чтобы его приняли за мошенника и чтобы его имя отныне навсегда ассоциировалось в памяти мэтра с этой аферой. Боюсь, он на этом не остановился.

Нет никаких доказательств того, что много позже случай таки свел Жеро с Атарассо в Италии. Если он и жил в доме мэтра, свидетелей этому нет. И непонятно, почему Атарассо, написавшему все свои работы по-французски (например, свой знаменитый «Археологический сборник»), потребовался бы литературный негр, остававшийся в тени, для правки личных записей.

Зато ясно видно, какие мотивы могли двигать бедным юношей. Избрав своей мишенью Андреаса Итало Атарассо, он метил в исключительную личность, прямую противоположность всему тому, что он мог свершить, создать сам и для себя. Во всяком случае, утверждать нечто подобное было бесполезно. Уж слишком долго бедняга суетился впустую у всех на виду, сочиняя себя роли, разбрасываясь пророчествами, чтобы его притязания были приняты во внимание. Впервые люди смущенно переглядывались, пораженные этой скандальной выходкой, вместо того чтобы приветствовать ее как неожиданный поворот сюжета. Старик Молионидес из Кембриджа (штат Массачусетс) открыто выступил в защиту человека, с которым проработал столько лет, сопровождая его в археологических экспедициях по всему Ближнему Востоку, от Каспийского и Мертвого морей до Аравийского полуострова, изучая эпоху от Древнего Шумера до правления Сасанидов. Вслед за ним все заведующие археологическими отделами Эрмитажа, музеев Багдада, Парижа и Тегерана, профессора из Берна и Нешателя, Советского Союза, Великобритании и Пакистана стали свидетельствовать в его пользу. Все происходило так, как если бы пятьюдесятью годами раньше жалкий щелкопер назвал бы фальсификатором великого Шлимана, обвинив его в том, что тот своими руками наклепал сокровища Атридов, а украшения Клитемнестры достал из Шкатулки своей супруги».