Черникова Елена Вячеславовна - ЗОЛОТАЯ ОСЛИЦА

Волна времени окатывает - в лицо; зажимает - не продохнуть. Отпустит, погремит мною, словно колотушкой, пошалит с другими за моей спиной, а потом опять как треснет по отплывшим от черепа мозгам, как двинет в живот мягчайшим из своих апперкотов - и уходит. И возвращается. И так каждый день.

Я уже не борюсь ни с собой, ни с тобой, только изредка огрызаюсь на возвышенных мужиков, коих ныне с особой оголтелостью засовываю в себя - тоже каждый день, охапками, горстями, щепотками, жменями, навалом.

Я теперь могу без тебя жить, есть, спать. Я зарабатываю деньги, письменно и прилюдно въезжая в твой центризм: отчего это, бывает, люди думают с одной стороны, потом с другой, а потом убеждают других в святости здравого смысла. Я теперь знаю, что такое хороший вкус центризма, то есть ты. То есть твоего.

Я теперь часто включаю телевизор: у тебя удобное для операторов место в парламенте; твоя первая парта неизменно попадает в кадр, и я по желанию могу ежедневно видеть твои мысли крупным планом - по любому информационному поводу. От этого ты никуда не можешь деться. Я за компанию со всем народом могу смотреть тебе прямо в лоб, в ухо, в глаз. Сколько угодно. Честное слово, это забавное занятие: смотреть на выступающего с трибуны тебя - и понимать, откуда что берется в этих безукоризненных логических пассажах, в этих умных прицельных наворотах законодательной интуиции, в неизбывном изяществе галстучного узла...

Я неподвижно сижу перед экраном в том самом, красном кресле и ничего не чувствую. Анестезия. Я только смотрю. Я смотрю на тебя. Я никогда не плачу. Я ничем не выдаю себя ему, который смотрит на тебя вместе со мной и, кажется, подозревает все, что можно подозревать после восемнадцати лет любви, прерывавшейся клаузулами любознательности, спонтанных замужеств, розысков смысла и прочего. Ничто не найдено, все пройдено, ты на экране, я в кресле; он смотрит и молчит, у него тоже что-то было, хотя тоже давно. Да и наплевать.

Я ничего не чувствую, как зеркало. Амальгама со временем трескается. Твое изображение, отразившись, присохло. И только тогда, когда разобьется зеркало, и оно с ним - на куски..."

- А это, - подала голос из шубы Ли, - и на мультик не тянет. Ведь в чем основная драма русских блядей, знаете?

- Буду рад. Откройте, - сказал попутчик, не закрывая книгу.

- Они чудовищно романтичны. Проститутка - это профессия, блядь - это призвание, а русская блядь - это трагический талант. Вот этой, вашей, которая телезрительница, чего, собственно, неймется? Дом есть, мужик есть, даже рояль и телевизор, а она полжизни страдает оттого, что у любовника то работы много, то жена с повышенным нюхом. Кроме того, есть ведь и другие любовники, другие возможности, а ей подавай то, что ей ни по каким статьям не подходит, везде жмет. Ей позарез надо втиснуться в хрустальный башмачок. А ведь как все изложено!.. Драма души - не то слово. Амальгама какая-то трескается. К галстуку прицепилась, идиотка. - Ли произнесла все это вполголоса и почти шипя.

- Спасибо, ясно, я в восхищении от вашей самокритичности, - кивнул попутчик. - Вы отдохнули? Я, признаться, весьма заинтригован темой первого. Вы так и не смогли внятно обрисовать мне ситуацию приобретения вами первого поцелуя. Насколько я помню традиции, в вашей стране очень развит, по крайней мере был развит, пиетет к первому мужчине. Может быть, вы перейдете к названному персонажу?

- Его тоже нету, - ответила Ли. - Гораздо интереснее история про его отсутствие. Его вообще не должно быть, кстати. Если, конечно, у женщины на плечах именно голова.

- На ваших плечах столь красивая голова, что я не допускаю даже мысли, будто вас не донимали просьбами о первенстве.

- В те далекие годы эта голова была не столь красива. Я хорошею с возрастом. В те далекие годы...

***

...Итак, крутилась пустая бутылочка, дети целовались до распухших губ.

Героиня нашего повествования участвовала в бутылочке на всю катушку, но это не очень-то решало проблему размораживания. Поначалу ей казалось, что прикоснись хоть кто благожелательными губами к ее губам, - и мир внезапно озарится ее присутствием. Вот не было, не было - и появилась. И все тут же заметили ее и упали в обморок от восторга. И чуть-чуть от досады: как же мы-де раньше не замечали, какая она прелестная, привлекательная, женственная, общительная, повелительная, умелая, готовая к любви более чем. И любимый Н наконец повернется к ней лицом, удивится, всплеснет руками, схватит в охапку и прижмет к сердцу, шепча уговоры немедленно лечь в постель. Н не играл ни в какие бутылочки, он сидел дома и прилежно учился. Его глаза смотрели твердо в книгу, на учителя, в светлое будущее. Это был суперкрепкий орешек. Но она любила его целиком и полностью. В нем не было недостатков, одни достоинства, причем серьезные: виртуозный ум, точный юмор, рост, вес, цвет, возраст...

Отец давно подсказал Ли эту в меру циничную формулу про рост, вес, цвет, возраст. Она плохо слушала. Она решила, что это в его взрослом, для нее недосягаемо взрослом мире - так можно шутить, оглядывая баб. Перенести это на Н она не смогла. Она не понимала, как может он не видеть ее. А ведь Н был единственный мужчина на свете, кому она действительно была готова отдаться когда он пожелает, а в мыслях ее это уже столько раз произошло со всеми подробностями, что грезы почти вышли на форму. Она позвонила ему как-то раз и пригласила прогуляться. Ах, нет, нет, она выразилась иначе: нам, мне очень нужно поговорить с тобой. Он пунктуально пришел. Она призналась ему в любви, но так скучно, занудно, болезненно, надрывно, что он стерпел это лишь в силу воспитания и обстановки: дело было на улице.

Вероятность обнять его и впустить внутрь тела отодвинулась на века. Ли свободно крутила мозги кому ни попадя, но все ее уловки расшибались о каменную стену Н. Это стало бедой. Она начала всерьез ненавидеть свою формальную девственность. Она решила расстаться с ней как можно скорее. Н все видел и чувствовал. Вместе со всей школой. Все прекрасно все видели. Но вместо спецкурса "Как быстро и без хлопот расстаться с девственностью" в девятом классе была начальная военная подготовка. Стрельба в тире. Разобрать и собрать автомат Калашникова на скорость. Нацепить противогаз и подышать.

Ли приползала домой зеленая. Делала уроки, как заведенная. Играла на пианино. Отработав обязательную программу, включала проигрыватель и слушала Второй концерт Рахманинова по десять-двадцать-сто раз. Изнывая от горя, уходила гулять с друзьями и играть в бутылочку до распухших губ. Видение: ее губы устраиваются внутри его губ, ее руки гладят его плечи, спину, ноги, ее ноги распадаются навстречу его члену и так далее, - это видение преследовало Ли непрерывно, ежедневно, обрастая подробностями вкуса, запаха, все новых невысказанных слов нежности. От этого мерзавца - в отличие от прочих мальчишек-одноклассников - никогда не пахло ни потом, ни грязью. Он был чист, причесан. Позже - выбрит. Всегда умен. Как новенький компьютер, запрограммированный на удачу во всем.