Виктория Косфорд - Amore & Amaretti

Столовое вино — вино да тавола — нам поставляет сосед Элио. Он часто задерживается, торчит у нас на кухне и болтает, а мы бегаем вокруг него. Вот сейчас он рассказывает, какая ужасная кухня в Генуе, куда ему пришлось недавно съездить, единственное вкусное блюдо там — песто. Я читала в «Ла Национе», что из-за холодного лета и недавних дождей с грозами виноделы подумывают, не добавить ли сахара в вино, чтобы повысить содержание алкоголя. Элио говорит, что до сих пор в Италии это было немыслимо, и уверяет, что, несмотря ни на что, его вино в этом году будет превосходным.

В другое утро приезжает отец Игнацио, милый старичок, и привозит тростниковую корзину, выложенную ярко-зелеными виноградными листьями. В корзине — три вида винограда: крупный зеленый, мелкий черный и совсем мелкий белый, ува фрагола — он называется так из-за клубничного вкуса. Это очень вкусный виноград, ароматный и пряный. В Италии у всех продуктов такой острый, насыщенный вкус; австралийская еда на их фоне кажется безвкусной, как бы разбавленной. Здешние помидоры такие сладкие, что даже не верится, и я поедаю их в огромных количествах — сбрызнув зеленым маслом, с мягкой молочной моцареллой и хлебом. Все так, как должно быть. И несмотря на свои утренние обеты, я опять ем как слон.

Наконец мне выпадает шанс познакомиться со знаменитой Донателлой; мне не терпится узнать, что же это за взрывная и неотразимая красотка, которую выбрал мой милый ангелочек Игнацио. И вот однажды, серым дождливым утром, она является к нам — высокая, смуглая, худая, с горящими глазами, излучающая уверенность; она с хозяйским видом ходит по нашей кухне. Ревность тут же охватывает меня, и я проникаюсь к ней инстинктивной антипатией.

Но она едва смотрит в мою сторону, даже когда нас представляют друг другу, и неожиданно, необъяснимо начинает смеяться. Мы с Альваро переглядываемся. Как бы он на нее ни наговаривал в прошлые недели, я понимаю, что он тоже пал жертвой ее безумного очарования; он соглашается пойти с ней собирать улиток. Они берут ведра, надевают плащи, и кухня без них вдруг становится чистой и спокойной.

Донателла и их отношения с Игнацио — то вместе, то снова порознь — мне непонятны. Решаю поискать в комнате Игнацио какие-нибудь подсказки, выяснить, каким человеком он стал. Под кроватью и в ящиках стола ничего интересного не находится: комиксы, журналы, пустые сигаретные пачки, этикетки от винных бутылок. Никаких писем от меня, перевязанных ленточкой; вообще никаких свидетельств, что я когда-либо существовала в его жизни. Да и откуда им взяться через двенадцать лет? И все равно я испытываю смутное разочарование. Хотя Джанфранко и Игнацио относятся ко мне хорошо, оба абсолютно не сентиментальны: я для них теперь как сестра, они не испытывают по моему поводу особых эмоций. Как только наши сердечные дела прекратились, не осталось ни следа былой страсти, никакого ощущения, что мы как-то повлияли на жизнь друг друга. Может, я это все себе напридумывала, или я такая странная, что продолжаю любить своих бывших возлюбленных, когда роман давно закончился, и не могу находиться рядом с ними, мысленно не прокручивая в голове сцены из прошлой жизни? Я не испытываю к ним сексуального влечения, хотя в отношении Игнацио что-то осталось — следы притяжения, которые и заставляют меня переживать по поводу других женщин в его жизни и чувствовать себя задетой.

Альваро готовит улиток, которых они собрали с Донателлой. Сначала тщательно промывает, затем бросает в кастрюлю с холодной водой, ставит на медленный огонь и доводит до кипения. Поначалу улитки пытаются выбраться из воды и ползут по стенкам кастрюли, но, когда я возвращаюсь с фотоаппаратом, они уже безжизненно плавают в воде — слишком горячей, чтобы выжить, в воде, что медленно и беспощадно их убивает. Разумеется, замечает Альваро, нет более жестокого действа, чем убийство лобстера, но мое сердце встало на сторону и этих храбрых маленьких мясистых дрожащих комков, стремящихся выбраться из панцирей и вскарабкаться по стенкам кастрюли.

Поверхность воды стала похожа на мутную вспененную грязь; улитки в ней напоминают морские ракушки, выброшенные приливом на берег, — блестящие, лишенные жизненной силы. После варки улиток промывают и отваривают еще раз — вода должна быть абсолютно прозрачной, прежде чем улиток добавят в отдельную кастрюлю с одори. Альваро мелко порубил сельдерей, морковь, чеснок, лук, чили и дикий фенхель и теперь тушит все это в оливковом масле, а затем добавляет улитки, вливает белое вино и, когда оно испаряется, добавляет очищенные помидоры и оставляет кипеть на полчаса. Я стою за разделочной доской, слушая тихое бряцанье раковин о стенки кастрюли, и мне хочется плакать.

Дела ресторана наладились и идут хорошо. Периодически у нас устраивают банкеты, и это значит, что работать приходится по двенадцать часов почти без перерыва. Однажды мы обслуживаем две свадьбы в один день: торжественный обед, меренда — полдничное чаепитие на сорок человек, а когда вся грязная посуда убрана, тут же наступает время накрывать стол для праздничного ужина. Но банкеты, организация которых у нас отлажена безупречно, — это легко: еду для больших групп всегда проще готовить, чем по индивидуальному заказу — на каждую тарелку нужно выкладывать отдельную порцию и отсылать, предварительно вытерев края. Нам с Альваро прекрасно работается вместе; его неизмеримое терпение, добродушие и ровный характер — как глоток свежего воздуха после тирании и непредсказуемости Джанфранко.

Однако иногда великий и ужасный все же наведывается к нам на кухню. Сегодня он ездил на рынок и вернулся с коробкой артишоков, которые теперь обрабатывает Вито: удаляет наружные листья, надрезает верхушки острым ножом и чистит основание. Сегодня в меню особое блюдо — ризотто с артишоками, кричит Джанфранко Чинции. Когда он на кухне, мне кажется, будто мы с Альваро уменьшаемся до размеров улитки, чтобы не дай бог не причинить никакого вреда и чтобы на нас не взвалили за это вину. Джанфранко великолепен: он льет оливковое масло в тяжелую сковороду, молниеносно нарезает артишоки, так что те становятся похожими на лепестки толщиной с тонкую вафлю. Все его движения тверды и лаконичны. Он в хорошем настроении и учит нас, просит окунуть пальцы в кипящую субстанцию и оставляет ризотто на малом огне, когда испортить уже ничего невозможно, а затем удаляется, оставив рабочее место в безупречной чистоте.

Оливковое масло.

1 л куриного бульона.

8 средних артишоков.

Лимон.