Гарри Гордон - Пастух своих коров

Написал эту картину местный художник, сидел долгими вечерами в клубе, не пил, не ел, разве что немножко. Местное начальство любило художника, даже гордилось им, даже портреты иногда заказывало. Лица на портретах получались очень похожие, как живые, тонко выписанные, лучше, чем на фотографии.

Но в райкоме считали, что какой ты ни есть самородок, хоть семи пядей во лбу, а наглядная агитация — дело политическое и приведена должна быть к единообразию и приличной манере, чтобы всё как у людей. Тем более, что выделяются на это немалые деньги.

Карл вздохнул. С каким удовольствием он написал бы что-нибудь подобное, переплюнул бы даже, ей-Богу, только придётся заменить всю эту красоту «приличной манерой» — выкрашенные геометрические пятна, резкие мужественные лица, разобранные по плоскостям. Приличная эта манера называлась ещё «смелой».

— Театр абсурда, — чесал кучерявый затылок Карл. — Власть требует от меня смелости.

Валера Брандгауз разогревал на примусе обед — варёное мясо с рисом и помидорами. Прозрачная тень беседки не спасала от жары. Над левым и правым виском кружило по мухе.

Во двор вошёл незнакомый человек в серой одежде, с круглым лицом и доброжелательным брюшком. В руках у него был рулон ватмана.

— Приятного аппетита, — поздоровался он. — Нет ли у вас кнопок?

Заметив недоумение, он вежливо представился, скинув серую кепочку:

— Зэк Ведмедев. Пять лет с конфискацией имущества. Врач. Избавлял ребят от воинской повинности. Разумеется, за приличное вознаграждение.

В селе Базарьянка было два предприятия — винзавод и тюрьма. Ведмедев отбывает уже второй год, дисциплинирован, пользуется доверием — его даже выпускают погулять по селу, в магазин ли или просто так, глядишь, и освободят досрочно.

Сейчас он делает стенгазету и, узнав о приезде одесситов, не преминул засвидетельствовать своё почтение.

— О нас уже знают в тюрьме? — не поверил Карл. — Да мы здесь третий день!..

Ведмедев усмехнулся и ткнул пальцем в Гауза:

— Вы — Валерий Брандгауз. А вы — Карл.

Работа двигалась. Медленнее, чем нужно, но быстрее, чем хотелось. Жили они в пустующей хате — совхозном общежитии для сезонных рабочих. В полдень порог заливало солнце, как на картине Лактионова «Письмо с фронта». На пороге вспыхивали белые куры с алыми гребешками, гасли, клевали прохладный земляной пол.

На седьмой день Карл проснулся не в духе. Накануне перегорели, одна за другой, обе лампочки, и, чтобы не ложиться рано, пришлось полночи пить вино и глупо, по-студенчески, спорить.

Во дворе под шелковицей сидели Гауз и Ведмедев и неприятно шушукались.

— Просил же, — раздражённо сказал Карл, — сходить с утра за лампочками…

— Хозяйка обещала принести, — быстро, как соврал, ответил Гауз. — Поди сюда, дело есть.

Ведмедев прижимал пухлые пальцы к груди и бессвязно бормотал:

— Ларка… два года… Это невозможно, товарищи… Убью суку, если что…

Его добропорядочное лицо было неприятно. Гауз подошёл к Карлу вплотную. Спина его была выпрямлена, как у кавалергарда на полковом смотре.

— Надо помочь мужику, — тихо сказал он. — Смотри. Сейчас двенадцать. Три часа до Одессы и три обратно. Час там. Я думаю, на больше он не потянет в таком состоянии. Итого — в семь, а поверка у него в девять. Может, даже к ужину обернёмся.

«Какое мне дело до Ведмедева, — размышлял Карл, — и его мудовых рыданий!» Но… быть свидетелем и даже соучастником воплощения несбыточной, казалось бы, мечты…

— Ты хоть знаешь, что за это бывает?

— Или!

— Так чего же ты стоишь!

Ведмедев обхватил Брандгауза толстыми ручками, мотоцикл круто развернулся, поднимая жёлтую пыль…

Часов в шесть Карл бросил кисти в банку с керосином, вытер руки и пошёл гулять. За селом на все четыре стороны была степь, до моря далеко, семь километров, если по дороге. В оранжевом предзакатном мареве голубели бетонные палочки виноградников.

Карл вернулся на главную улицу и вышел на площадь. Здесь были магазин, и почта, и зияющий тёмными окнами клуб.

Он допивал у ларька первый стакан вина, когда лежащие у ног жёлтые собаки подняли тяжёлые головы, нехотя встали и ушли в бурьян. Местные хлопцы окружили Карла. Их было шестеро, а может, четверо — они перемещались, раскачивались, выдавливали из пространства мирные картинки тихого вечера. Хлопцы были гладкие, допризывного возраста, с пробивающимися «вусами».

— Пей, пей, — мрачно сказал один из них. — Мы подождём.

Карл без удовольствия допил вино, протянул стакан в окошко ларька и тут же получил по зубам. Удар был не сильный, Карл устоял и потрогал зубы. Они были целы, только из разбитой верхней губы потекла кровь.

— Ото ж, будешь знать, как наших зэков увозить!

Карл улыбнулся, достал пахнущий разбавителем носовой платок и приложил к губе. Потом вопросительно посмотрел на хлопцев, повернулся и пошёл домой, стараясь не спешить. Хлопцы молча двинулись за ним.

Солнце село в степи за дальней посадкой. Резко потемнело: со стороны моря выдвигалась туча, серая и неопрятная. Она шла быстро, будто торопилась донести тяжёлую влагу, расползаясь, заглатывала розовые облака.

Идти было недалеко, Карл шёл обычным шагом, пацаны не отставали, выкрикивали что-то, смеялись. Судя по окликам, их становилось всё больше. За горизонтом медленно и основательно прокашливался гром. Уже во дворе Карл не выдержал и почти побежал. Захлопнул дверь, задвинул щеколду и принялся закрывать окна — а что, нормальные действия перед грозой. Для драки нужен кураж или хотя бы чувство правоты. А главное — этот чёртов Ведмедев: никак нельзя поднимать шум, вообще светиться… На часах — половина восьмого. В хате совсем темно — лампочек Валера так и не принёс.

В дверь грохотали: «Эй, художник-мудожник, выходи до нашего гестапу!» Облепили окна, строили рожи, кулаками стучали по рамам, противно царапали ножичками по стеклу. Стёкла, пожалуй, не побьют — хулиганство, за это не похвалят. Карл взял со стола кухонный нож, повертел, забросил в угол и рухнул на кровать.

Дело, конечно, дрянь — после девяти часов это уже побег, это уже статья, ночью придут, знают, где искать. Но страшнее другое: не случилось ли чего; как Гауз ездит, мы знаем… «Твой дружок в бурьяне неживой лежит…»

Под грохот бесов за окном, под сухое громыхание в небе Карл почувствовал, что засыпает. Внезапно раздался голос, резкий и заливистый:

— А ну, геть звiдси, зараз уси вухи повiдкручую!

Карл вскочил и тихо отодвинул щеколду.

— Е кто дома? — открыла дверь женщина-комендант. — Добрий вечiр, а я лампочки принесла. Та що ж ви окна позакривали, така духота! Хоч бы дощ зараз пiшов. Та нi, знову не буде. Вiн там перегарае в атмосферi. Давайте, вкручивайте, а я стуло подержу. Вот i добре. Ой, що це з вами! Така губа, як у сайгака! — Женщина рассмеялась. — Пробачте, ви менi як синок.