Роберт Гринвуд - Мистер Бантинг в дни мира и в дни войны

Ей было как нельзя лучше известно его теперешнее положение, она знала, сколько он зарабатывает, знала, что видов на будущее у него нет почти никаких, что его честолюбивые замыслы непомерны и очень неопределенны. Он воспарял ввысь, а она снова и снова низводила его к уровню действительности, к тому, что было практически осуществимо.

— Ты слишком умен для своей работы, — решительно говорила она.

— Если даже и так, то я, видно, не умею приложить свой ум к делу, — отвечал он, вспоминая, что очень многие в разное время говорили ему, что он умен. Может быть, что-нибудь в его наружности вводило их в заблуждение: форма головы, высокий лоб, мало ли что? — Иногда мне кажется, что я тупица.

— О нет! — энергично возражала она. — Тебя нужно было готовить к какой-нибудь интересной профессии. А раз тебя не готовили, нужно учиться самому. Знаешь, человек может сделать очень многое.

Во всем, что она говорила, он чувствовал тот же дух, каким был проникнут Крис и те молодые люди, которые в школе учились посредственно, а теперь мало-помалу добирались до ответственных постов; для человека, проникнутого этим духом, городское управление казалось, конечно, затхлым болотом. Правда, для того чтобы рискнуть, нужна смелость, с этим Эви соглашалась, она знала, что успеха нельзя было ждать сразу, но все-таки, по ее мнению, ничего особенно трудного тут не было. Удалось же это очень многим людям, которых она знала еще в родной линкольнширской деревне, — они стали теперь дельцами, видными журналистами, завели табачные плантации в Родезии.

Для Эви все профессии были равны и на всех поприщах удача одинаково достижима. Нужно было только ловить удобный случай, где бы он ни подвернулся — в Южной Америке, на Флит-стрите, в Нью-Йорке, и не очень торговаться с фортуной.

От этих разговоров все закоулки в душе Эрнеста словно продувало холодным, неприятным сквозняком.

В том мире, который он знал, писцы занимали место за конторкой в двадцать лет и с тех пор уже не смели высунуть нос из своей раковины. А Эви требовала, чтобы он вышел из нее на неприветливую арену рабочего рынка. Его охватывали робость, страх, сомнения. Но это был единственный способ сохранить ее уважение, проще говоря, единственный способ удержать Эви.

— Мне кажется, — сказал он, обдумав ее слова, — раньше я боялся риска. Шел по проторенной дорожке. Но я на ней не останусь, Эви.

Он был полон решимости, он был твердо намерен не сдаваться и, выйдя на борьбу, проложить себе дорогу в мире.

Но для мистера Бантинга, который не мог проникнуть в душу сына и видеть то, что там совершалось, Эрнест оставался все тем же безучастным ко всему юношей, который молча проглатывал свой обед и сидел потом в гостиной, не проявляя никаких признаков жизни, сникнув, словно флаг в безветренную погоду. Если вы с ним заговаривали, вы извлекали его из таких глубин задумчивости, что он не сразу мог ответить на вопрос; он слишком много курил, часто вздыхал, и притом так, что эти вздохи было слышны в соседней комнате.

«Что-то с ним неладно, — раздумывал мистер Бантинг. — Нервы, должно быть», — и он листал «Домашнего лекаря» в поисках тех симптомов, которые находил у Эрнеста, и попутно набирался всяких полезных медицинских сведений.

— Неврастения, — говорил он жене. — Вот что у него. В сущности говоря, нервное истощение.

— Он несчастлив.

Мистер Бантинг отмахивался: — Просто распустился. Ему нужно взять себя в руки, — и, чтобы способствовать этому, он говорил с Эрнестом особенно жизнерадостным тоном, потирая руки и приятно улыбаясь. С неврастениками самое главное — не обращать внимания на их меланхолию.

— Ну, как там у вас на службе, Эрнест?

Эрнест отвечал в том смысле, что на службе у них все обстоит попрежнему.

— А насчет повышения что слышно?

Эрнест вяло улыбался.

— Младшему клерку прибавили сотню. А я с июня буду получать десять фунтов.

— Хорошая работа всегда вознаграждается в конце концов, мой мальчик. Придет и к тебе удача. Само собой так выйдет. Ты делай свое дело, не лови ворон и не падай духом. Знаешь: «Борец отважный стоек до конца». Да ты, должно быть, учил это в школе. Есть такие стихи. Или, может, читал когда-нибудь.

Как бы Эрнесту хотелось, чтоб отец понял в конце концов, что у него это не просто угрюмость, а напряженная работа мысли! Отнюдь не угнетенное настроение, а сосредоточенность на вопросах личной судьбы. Как заключенный сидит часами на одном и том же месте, пытаясь мысленно перелететь за ограду своей тюрьмы, так и Эрнест сидел, придумывая какой-нибудь выход из той тюрьмы, в которую он был заключен силою обстоятельств. Ему необходимо было выбраться на волю, в иной, более благополучный мир, где он мог бы добиться уважения и зажить нормальной жизнью: своим домом, с женой и детьми. К этому идеалу постоянно устремлялись его мысли. Он был настроен весьма решительно. Только бы подвернулся случай, и тогда Эви увидит, как храбро он за него уцепится.

И вдруг, не предупредив ни словом, Эви подвергла его испытанию.

В коротенькой записочке Эви настоятельно требовала, чтобы он позвонил ей по дороге на службу.

— Только что умер один из пациентов доктора Эрла, — сообщила она. — Кажется, он работал в счетной конторе в Килворте.

— Ты хочешь сказать... — И вдруг его осенило. — Ты хочешь сказать, что это как раз подходящий для меня случай?

— Не мешает навести справки. Он работал у Дэнби на Силвер-стрит.

Эрнест попросил ее повторить фамилию. Его лоб озабоченно сморщился: кажется, ему были наперечет известны все счетные конторы в Килворте.

— Ты говоришь: счетная контора?

— Да. По они занимаются не только счетными операциями, у них, кажется, что-то вроде агентства. Посредничество в разного рода сделках: по недвижимости, по страхованию и так далее.

Его удивила в ней эта чисто женская неопределенность.

— И хорошее место, как ты думаешь?

— Разузнать во всяком случае стоит. Почему бы тебе не позвонить туда и не условиться, что ты зайдешь? Ты был бы первым кандидатом на это место.

— Хорошо, я так и сделаю, — ответил Эрнест и повесил трубку. Как это хорошо, что он знаком с девушкой, которая работает у врача с большой практикой. Вероятно, за пределами конторы Дэнби никто еще не знает об открывшейся вакансии. Ясно, что сама судьба посылает ему этот случай.

Он вышел из телефонной будки с прояснившимся лицом. После долгих недель уныния даже только услышать о такой возможности — и то поднимает настроение. Вино надежды опьянило его. Он думал было, что чувство неизбежности провала никогда его не покинет, а теперь оно исчезло во мгновение ока, оно казалось смешной, неразумной слабостью. Ведь это же хорошо известное психологам явление: тот, кто легко падает духом, легче других приспособляется в перемене. Эрнесту помнилось, что он читал об этом.