Ричард Йейтс - Влюбленные лжецы

— До завтра, обезьянка, — проговорила ей на ухо Эдна.

Элизабет нередко казалось, что лучшая часть дня наступала, когда она наконец оставалась одна и могла спокойно выпить, удобно устроившись на диване и сбросив на ковер туфли на высоких шпильках. Наверное, это ощущение заслуженного покоя было вообще лучше всего в жизни, только ради него и можно было терпеть все остальное. Но Элизабет никогда не пыталась себя обманывать — самообман она считала болезнью, — и, выпив пару стаканов, она готова была признать, что на самом деле за этими одинокими вечерами стояло совсем другое: она ждала, когда зазвонит телефон.

Несколько месяцев назад она познакомилась с грубоватым и эксцентричным, но временами совершенно ослепительным мужчиной по имени Джад Леонард. У него было небольшое пиар-агентство в Нью-Йорке, и он страшно злился, когда кто-то не понимал разницы между пиаром и паблисити. Ему было пятьдесят девять лет, за плечами — два неудачных брака; амбиции, злоба, алкоголь делали его порой слабым и нерешительным. Элизабет полюбила его. Раза три или четыре она приезжала на выходные к нему домой, где царил полный хаос; однажды он приехал сюда, в Нью-Рошель, — крикливый, смеющийся; они проговорили бог знает сколько, а потом занялись любовью прямо на этом диване; утром он без всяких возражений ушел до того, как проснулась Нэнси.

Но теперь Джад Леонард почти никогда не звонил — вернее, звонил, только когда был уже не в состоянии говорить связно, и Элизабет ничего не оставалось, как ждать — сидеть из вечера в вечер дома и ждать звонка.

Когда телефон наконец зазвонил, она лежала в полусне на диване, решив, что черт с ней, с запеканкой, пусть она окончательно засохнет в этой духовке, а она поспит сегодня одетой прямо здесь, на диване, — но звонил не Джад.

Звонила Люси Тауэрс, пожалуй, самая восторженная из ее знакомых, и это значило, что ее чертова болтовня продлится никак не меньше часа.

— Да, Люси, конечно, — сказала она. — Дай мне только собраться с мыслями, а то я задремала.

— Вот оно что. Прости, что потревожила. Конечно, я подожду.

Люси была на несколько лет старше Элизабет, и если самообман считать болезнью, то Люси была тяжело и безнадежно больна. О себе она говорила, что «занимается недвижимостью», однако на деле это означало, что она успела поработать в разных агентствах недвижимости по всему округу, но то ли не могла удержаться на этих работах, то ли просто не хотела, и нередко вообще подолгу не работала; жила она в основном на то, что каждый месяц присылал ее бывший муж. У нее была дочь лет тринадцати и сын примерно того же возраста, что Нэнси. Помимо всего прочего, у нее было ничем не обоснованное стремление занять особое положение в обществе, и эти ее общественные притязания казались Элизабет глупыми. И все же общаться с Люси было приятно, на утешение и поддержку она не скупилась, и они дружили уже много лет.

Налив себе еще и устроившись на диване в скучающей позе, Элизабет снова взяла трубку.

— Давай, Люси, я готова.

— Извини, что я не вовремя, — заговорила Люси Тауэрс, — но мне так не терпелось рассказать тебе, какая гениальная идея пришла мне в голову. Прежде всего, ты помнишь дома, которые стоят вдоль Почтового шоссе в Скарсдейле? Это, конечно, Скарсдейл, я понимаю, но на рынке эти дома особо не котируются, потому что расположены вдоль Почтового шоссе, сама знаешь, так что почти все они сдаются внаем, а дома там есть очень симпатичные…

Идея была такая: сбросившись, Элизабет и Люси могли бы снять на двоих один из этих домов, и Люси, кажется, уже выбрала подходящий, хотя Элизабет, конечно же, должна будет для начала сама на него взглянуть. На две семьи там места достаточно, детям будет хорошо, а на сэкономленные деньги они даже смогут нанять домработницу.

— Ну и кроме того, — заключила Люси, добравшись наконец до самого главного, — я страшно устала от одиночества, Элизабет. А ты?

Громоздкий дом, стоявший на шоссе, по которому даже в 1935 году шел непрерывный поток машин, сверкал в лучах осеннего солнца. Дом являл собой смешение архитектурных стилей и материалов: большая его часть была псевдотюдоровской, однако кое-где наблюдались выложенные плитняком проплешины, а некоторые части сияли розовой штукатуркой. Складывалось впечатление, что в строительных планах что-то не сложилось и рабочие вынуждены были заканчивать постройку, как умели. Смотреть особенно не на что, согласился агент, зато дом крепкий, чистый, «компактный» и, учитывая цену, весьма привлекательный.

В назначенный для переезда день Люси Тауэрс с детьми приехала первой. Ее дочь Элис, которая на следующей неделе должна была пойти в предпоследний класс школы, хотела, чтобы все смотрелось по возможности изящно, поэтому она деятельно помогала матери двигать старую мебель по незнакомым комнатам, добиваясь новых, «интересных» сочетаний.

— Рассел, не мешайся, пожалуйста, — сказала она брату, который нашел старый резиновый мячик в одной из коробок с вещами и теперь задумчиво набивал его по полу.

— Он только и делает, что болтается у меня под ногами, — объяснила Элис, — ровно когда мне надо… ох!

— Хорошо.

И Люси Тауэрс раздраженно откинула назад волосы, обнажив покрытую густой пылью руку, которую пересекали в нескольких местах чистые бороздки, успевшие уже высохнуть с тех пор, как она в последний раз помыла руки.

— Дорогой, если ты не собираешься нам помогать, пойди лучше на улицу, — сказала она сыну. — Пожалуйста.

Рассел Тауэрс засунул мяч в карман и спустился по короткому, заросшему сорной травой склону к краю шоссе. Делать ему было нечего. Оставалось стоять и глазеть на машины. Скоро должны были приехать Бейкеры на своем старом «форде»: он будет ехать перед грузовичком с их вещами или тащиться сзади, и Рассел решил, что они обрадуются, когда заметят, что он стоит здесь, как услужливый привратник, ожидающий гостей на подъезде к дому.

Семья Рассела то и дело переезжала из дома в дом, из города в город. Рассел не любил переездов, а этот вообще ничего хорошего не предвещал. Лет с шести его время от времени заставляли поближе познакомиться с Нэнси Бейкер, но им всегда удавалось увильнуть друг от друга, потому что они оба понимали, что дружили-то, собственно, их матери. Теперь и, быть может, на годы вперед их спальни будут располагаться рядком в одном коротеньком коридоре с общей ванной; им придется вместе завтракать, обедать и ужинать, и может легко оказаться, что все оставшееся время им тоже придется проводить исключительно в компании друг друга. Их записали в разные классы — директор назвал это решение «мудрым», — но даже при таком раскладе трудностей не избежать. Если он приведет кого-нибудь домой после школы (конечно, если у него вообще появятся друзья, о чем он пока не мог заставить себя задуматься), то присутствие Нэнси в доме будет вообще невозможно объяснить.