Мишель Турнье - Жиль и Жанна

Но когда Прела остановился в трех шагах от него, наваждение прошло. Однако восторженное очарование осталось. Какое удивительное счастье — это сходство, и как оно желанно, естественно, необходимо!

— Добро пожаловать в Тиффож, Франческо Прелата, — произнес Жиль. — Вот уже много лет я жду кого-нибудь и уже начал отчаиваться. Может быть, я ждал именно тебя. Будущее покажет, и незамедлительно.

Прела преклонил колено, чтобы поцеловать руку Жиля. Тот поднял его.

— Итак, значит, ты прибыл из Флоренции, проехал шестьсот лье, чтобы добраться до меня. Какой показалась тебе Вандея?

— Если в Тоскане царит вечная весна, — ответил Прела, — то про Вандею можно сказать, что здесь правит вечная осень.

— Согласен, — кивнул Жиль. — Климат юга, несомненно, более приятен, нежели климат наших окраин, где чувствуется воздействие океанических ветров.

— Я говорю не только о климате, — пояснил Прела. — Конечно, жители Флоренции открывают настежь окна, чтобы видеть весеннее цветение природы. Но они так же широко открывают глаза, чтобы увидеть зрелища, до сей поры запрещенные. Их уши внимают истинам, доселе неслыханным.

— Если ты сумеешь приобщить меня к этим зрелищам и этим истинам, я действительно поверю, что ты тот, кого я ждал.

Именно тогда Бланше счел нужным вмешаться. Он прошептал несколько слов на ухо Жилю.

— Мой исповедник волнуется, — сказал Жиль. — Он советует мне спросить тебя: какова цена твоих истин?

— Такова, какой они заслуживают, — без запинки ответил Прела. — Они бесценны!

И тут они с Жилем расхохотались, а при виде глубоко удрученной физиономии Бланше веселье их удвоилось.

То ли в честь новоприбывших, то ли по причине кануна дня святого Жиля, то ли просто по прихоти хозяина здешних мест, в Тиффоже в этот вечер было устроено некое подобие бала. Музыкантов было много, но играли они лишь на волынках и серпентах, так что музыка, хотя и громкая, была незатейлива и монотонна. Гостей беспрестанно обносили вином и мясом, коих было в изобилии, так что общество быстро захмелело и развеселилось, чему немало способствовал жаркий, поистине адский огонь, разведенный в огромном камине, несмотря на относительно теплую погоду. Отсутствие женщин было наименее странным на этом балу. Прела знал, что супруга и дочь сеньора де Ре уединенно жили в Пузоже. Он больше удивлялся внушительному количеству гостей, прибывших на этот непонятный праздник, среди которых было много совсем зеленых юношей, но не было ни одной девушки. Он не знал здешних танцев, по-видимому народных, в которых партнеры кружились, сжимая друг друга в объятиях, но понял, что большинство их должно было исполняться парами из кавалеров и дам, и роль последних беззастенчиво исполняли мужчины — и отнюдь не самые юные, — которых, казалось, это лицедейство очень забавляло, и они украшали себя лентами, накладными волосами и шлейфами. Он с пристрастием наблюдал за местным двором, столь отличным от того, который он оставил во Флоренции. От здешнего двора исходило ощущение силы и непристойности, соблазнительное и отталкивающее одновременно. Сквозь клубы дыма он видел, как мощные челюсти с выщербленными зубами рвали мясо, а глотки истошно вопили и гоготали; руки, утопавшие в кружевах и унизанные драгоценностями, однако жирные и исцарапанные, вцеплялись в мясо или в руки соседей; обжигающие взгляды без единой мысли настойчиво и жадно останавливались на нем.

Были ли существа, окружавшие его, подлинными людьми, или же все они в большей или меньшей степени породнились с медведями, волками и прочими зверями вандейского леса? Лисьи глаза, кабаньи морды, барсучьи бороды, заросшие волосами грудные клетки, в которых запутались золотые цепи и нательные кресты, сотни диковинных примет: носы с вывернутыми ноздрями, остроконечные шевелящиеся уши, и это тявканье, эти вопли, подобные крику оленя, эти шепелявые звуки, заменявшие по мере приближения ночи человеческую речь, и взрывы смеха, — да, все на этом балу напоминало о звериной непорочности лесных тварей. Все, вплоть до резкого запаха водоплавающей дичи, источаемого этой толпой и напоминавшего о близости прудов и болот, где среди болезнетворных испарений кишит жизнь.

Небо начинало бледнеть, когда Прела пожелал удалиться в отведенные ему апартаменты. Но, не зная расположения комнат, он, поблуждав немного, забрел в просторную кухню. Это мрачное закопченное помещение было вполне под стать пиршественной зале. На низких столах были свалены в кучу разрубленные мясные туши, остовы телят, целые косули, высились пирамиды свиных голов. Отвратительного вида матрона, круглая, словно башня, с лицом Медузы Горгоны, хлопотала среди котлов и вертелов, размахивая огромным кухонным ножом. Но больше всего Прела поразили дети, целый выводок оборванных полуголых мальчуганов, невообразимо грязных, но прекрасно сложенных и смешливых, словно амурчики, которые, не обращая внимания на разложенные на столах остатки бойни, жрали, вырывая друг у друга куски..

— Как заставить этих неотесанных людей служить моим возвышенным замыслам? — спрашивал себя Прела, добравшись, наконец, до своей комнаты и растянувшись на огромной кровати под балдахином.

Осень окрасила бурым цветом буки и черным — пашни, выпотрошенные крестьянским плугом, швырнула в небо охапку серых туч, мгновенно разметанных ветром и дождем. В сопровождении небольшого отряда Жиль вместе с Прела объезжал свои владения. Привыкший к тишине ризниц, полумраку трактиров и благоуханию будуаров, флорентиец открывал для себя болота Бриера, песчаное океанское побережье, остров Иё. Он задыхался от шквальных полуденных ветров, пьянел от величия пустынного края, сурового и негостеприимного. Он узнал, что Дьявола и Господа Бога можно услышать не только в тишине часовен, их голоса равно могут грозно звучать в яростных штормах, проносящихся над морской гладью. Это было время тайных слез и покаяния, но приливы и отливы все так же встречали зарождающуюся луну, а затем и полный ее диск, и пришла пора негодующей ярости и мрачных откровений.

В тот день всадники с трудом преодолели дюны, поросшие чахлым дроком и утесником. Перед их взорами мелькали лишь копыта коней, разрушавшие наметенные пирамиды сухого песка. В воздухе рокотал голос далекого океана. Ехали молча, встревоженные его незримым присутствием, завороженные глухим шумом волн, от дыхания которых на губах оседали соленые брызги. Так бывает при приближении смертного часа: будничная жизнь наша кажется неизменной, но потусторонние голоса уже поют нам в уши свою скорбную песнь, отчего повседневные хлопоты становятся смешными и ничтожными.

Наконец они забрались на вершину последней дюны. У ног их простирался песчаный берег, где ветер крутил клочья пены и морских водорослей, а чуть дальше яростно бился океан, белый от пенных барашков. В безмолвном созерцании застыло мрачное лицо Жиля, замерло измученное лицо Прела, заледенело испуганное лицо Бланше. Каждый по-своему слушал океанский зов. Франсуа Прела обретал ключ от этой обездоленной земли, который он искал с самого своего приезда. Неясные предчувствия сменялись воспоминаниями о том, как он был изумлен, впервые увидев этот бескрайний галльский строевой лес с прямыми, словно столб дыма, деревьями, где изредка можно было встретить угольщика с черной маской вместо лица, эти жаркие и задымленные кухни замка, и особенно огромный камин в пиршественной зале, в котором сгорали целые стволы. Вот он, этот инструмент, это оружие, которое, наконец, обрел флорентиец. А у ног его колыхалась бескрайняя водная равнина, взбаламученная грозой, край лагун и болот, захлестываемый океанским прибоем, где род человеческий погряз в пороках и унижении. Огонь и вода. Чтобы вытащить эту провинцию и ее обитателей из трясины, флорентийская алхимическая наука прислала сюда самого проницательного из своих зачинателей…