Оулавюр Сигурдссон - Встреча в пути

Я между тем рассматривал комнату. На покосившемся от времени комоде стояли фотографии двух молодых парней, из-под стропил торчали газеты и какие-то бумаги. Больше в комнате ничего не было, и все же глаз отдыхал, скользя по рассохшимся доскам пола и пожелтевшему косому потолку, – так простой деревянный крест иногда западает в душу сильнее, чем окружающие его пышные надгробия. Вскоре донесся едкий запах горящего торфа и березовой щепы. Старуха налила коту молока, разожгла в очаге огонь и, поставив на камни кастрюльку, вернулась в горницу. Руки она скрестила на груди, пальцы засунула под мышки.

– Так куда же вы направляетесь? – спросила она. – В Кливберахоульмур?

– Нет, – ответил я. – Мы ездили к Западным фьордам, а теперь возвращаемся к себе на юг. Мы оба живем в Рейкьявике.

Старуха долго всматривалась в лицо Гейри, словно изучая его черты.

– Ах, бедняжки, – пробормотала она наконец, – ведь подумать только, с юга. Там у вас, в Рейкьявике, должно быть, жуткая нищета.

– Такая же, как в любом другом месте, – ответил я, – У оккупантов [1] В годы войны на территории Исландии высадились сначала английские, а затем американские войска. Исландцы называли их оккупантами. работы на всех хватает, так что люди вроде не сидят без денег.

Старуха взглянула на меня с сомнением:

– Миккельсен рассказывал моему Гисли, что на юге живут в страшной нищете и голодают.

– Да не больше чем везде, – возразил я.

Старуха посмотрела мне в глаза, точно подозревая меня в том, что я ее разыгрываю.

– Миккельсел никогда еще не обманывал моего Гисли, – сказала она. – Вдобавок, говорят, в Рейкьявике стреляют.

– Да, уж один-два немецких самолета, возможно, и продырявили, – язвительно усмехнулись мы с Гейри.

– Ах, бедные вы, бедные, как вам, должно быть, тяжело жить на юге, – сочувственно повторила старуха. – А как вас зовут-то? Что же это я сразу не спросила. Совсем, видать, на старости лет отупела, чудная стала совсем.

– Меня зовут Пьетур Аурднасон, а это – Сигургейр Йоунссон, – ответил я.

– Ну, и чем же вы занимаетесь у себя на юге?

– Я держу бакалейный магазин.

– Совсем как наш Миккельсен в Кливберахоульмуре. Так, так. Ну, а ты? Чем ты занимаешься?

– Я оптовик. В прошлом году основал оптовую закупочную фирму.

– Оптовик? – удивленно переспросила старуха, с трудом выговаривая незнакомое слово. – А что это такое?

– Ну, я закупаю крупную партию товара, а потом перепродаю разным магазинам.

– Бедняжка, ты, поди, шибко устаешь на такой работе.

Гейри, никогда не упускавший случая пошутить, кивнул:

– Само собой. Бегаю по городу с утра до ночи, высунув язык.

Женщина подошла к комоду и долго с грустью и нежностью всматривалась в одну из фотографий. Потом опять взглянула на Гейри и не отрываясь смотрела на пего, шевеля тонкими губами.

– Откуда ты родом? – спросила она.

– Из Рейкьявика, – ответил Гейри.

– И у тебя нет родных в здешних местах?

– Нет.

– Похоже, у меня совсем ум за разум заходит, – вполголоса пробормотала старуха и ушла в кухню.

Она принесла нам крепкий кофе и печенные на углях горячие лепешки, села на сундук и молча смотрела на нас, пока мы пили и ели. Мы тоже молчали. Я никак не мог решить, стоит нам рассказать старухе все, как было, и уплатить ей за рыбалку или пет. Язык не поворачивался признаться ей, что мы занимались па их озере грабежом, как последние воры. Проще отдать старухе двадцать крон, ничего не объясняя и ни за что не извиняясь, сунуть ей на прощанье две десятикроновые бумажки и, но слушая возражений, заявить, что о меньшей плате за такое царское угощение и речи быть не может.

Старуха сидела, не сводя глаз со своих сцепленных на коленях рук.

– Должно, в Рейкьявике сейчас опасно? – вдруг спросила она.

Мы оба с жаром принялись ее разуверять. Опасно? Да ни чуточки! Откуда там взяться опасности?

– Так ведь говорят, у вас там полно солдат, на юге-то. – Последние два слова старуха произнесла с особым нажимом.

– Это точно, их там как собак нерезаных, – подтвердил Гейри, наливая себе вторую чашку. – На любой вкус: негры с косичками и всякие там бушмены. – И, подмигнув мне, он отхлебнул кофе, откусил от лепешки и, не переставая жевать, обратился к старухе: – А нет ли у вас тут поблизости подходящего для рыбалки озера?

– Как же, озеро Хейдарвати, – ответила старуха, занятая своими мыслями.

– Да, да, оно самое, теперь и я вспомнил. И что же, рыбка-то хорошо ловится?

– Раньше ловилась. Мои мальчики были завзятые рыболовы, но с тех пор прошло уже много лет, лодка наша совсем прохудилась, а новую смастерить Гисли уже не под силу. Мы ведь с ним остались одни на белом свете. – Она умолкла, руки ее зашевелились, но пристальный, почти не мигающий взгляд был все так же устремлен на рассохшиеся доски пола. – Мои мальчики часто приносили домой отменных лососей, – произнесла она наконец. – Уж такие они были ловкие в этом деле. Помню, всегда радовались, когда приносили мне рыбу на уху к обеду.

– Какая интересная стенка, – брякнул я, не зная, что сказать. – Только зимой в этой комнате, наверно, холодно?

– Да, в последнее время стало холодновато, – согласилась старуха. – К счастью, мой Гисли мерзнет гораздо меньше, чем я. Когда наши мальчики были живы, я спала на этой постели. А теперь вот сплю вместе с Гисли. Руки и ноги у него не так стынут, как у меня.

Она подергала себя за косичку, потом взглянула на нас с Гейри. Ее явно что-то мучило, но что это было, она, видимо, едва ли могла бы выразить.

– Может, останетесь переночевать? – внезапно спросила она. – Может, вам не обязательно так уж спешить к себе на юг?

– Нет, нет, мы непременно должны выехать отсюда засветло, иначе не доберемся до места вовремя.

– Ну хорошо, тогда я пойду, соберу вам чего-нибудь в дорогу.

Напрасно я пытался убедить ее, что продукты нам в дороге ни к чему, мои слова отскакивали от нее, как от стены.

– Нет, нет, вам непременно надо захватить чего-нибудь пожевать, у вас ведь там, в Рейкьявике, хоть шаром покати, – пробормотала старуха и ушла на кухню. Вскоре она вернулась и протянула нам узелок: бутылка молока, лепешки, каравай ржаного хлеба, кусок мяса и половина копченой овечьей головы. Мы встали и начали собираться. Гейри закурил трубку. Я откашлялся, поблагодарил старуху за гостеприимство, а под конец сунул ей в ладонь две десятикроновые бумажки.

– Деньги? – Старуха удивленно взглянула на меня, и на щеках у нее выступили красные пятна. – Этого еще не хватало, брать с людей деньги за глоток кофейной жижи!

– Ну, какие пустяки, стоит ли об этом говорить, – великодушно сказал я и жестом показал, что вопрос исчерпан.

– В жизни я ни от кого не брала денег за глоток кофе, – с обидой повторила старуха. Видно было, что она рассердилась. – Не нужно мне никаких денег, возьми их обратно. Я не собираюсь наживаться на гостях. – Она повернулась к Гейри, и взгляд ее смягчился. – Я хочу выклянчить у тебя на память одну вещичку. Ты не подаришь мне эту кругленькую коробочку? Очень уж она красивая!