Мишель Турнье - Элеазар, или Источник и куст

Внезапно он резко вздрогнул: кто-то легко коснулся его руки. Человек? Нет, всего только собака; Хосе признал в ней Василька, эскимосского пса, видевшего в темноте благодаря светлым глазам. Пес лизал ему руку и словно приветствовал своим голубым взглядом. Вместо того, чтобы лаем выдать чужака хозяевам, он обращался с ним, как с другом, целовал руку на свой собачий лад и всем своим поведением звал присоединиться к семье О'Брайд.

Позже, когда Хосе, наконец, решил возвращаться на стоянку "Кровавой Руки", он без особого удивления заметил, что пес бежит за ним следом. Восторженное изумление сообщников исполнило его насмешливой гордости. Они все не без оснований робели перед этим псом, ну так пускай теперь полюбуются, как он — смирный, ласковый, совсем ручной — трусит по пятам за своим новым хозяином!

Членам банды показался вполне естественным план Хосе: преследовать караван О'Брайдов на расстоянии и шпионить за ним по ночам. Так что назавтра, с наступлением сумерек, он вновь отправился к двум фургонам, проехавшим за день двадцать километров. Собака по-прежнему не отходила от него ни на шаг. Но как только Хосе остановился метрах в тридцати от костра, чье багровое пламя ярко освещало колеса фургона, пес со всех ног кинулся к хозяевам, встретившим его ликующими возгласами. Хосе, затаившегося поодаль, в темноте, непонятно отчего тронула эта радостная встреча. Его волнение усилилось, когда, подобравшись на несколько метров ближе, он стал свидетелем удивительного ночного концерта.

Благородная хрупкая кельтская арфа, извлеченная из фургона, покоилась меж колен Эстер. Сидя на легком ивовом табурете, женщина слегка нагибалась вперед, чтобы разобрать ноты на пюпитре, слабо освещенном дрожащими огнями двух факелов; ее пальцы проворно перебирали струны. Грустная чистая мелодия волнами аккордов взлетала к небу, где огромная круглая луна упрямо прорывала облачную завесу. Поистине, то был голос зеленой Ирландии, струившийся хрустальными ручьями среди бесплодной выжженной пустыни. И внезапно в музыку вплелись человеческие голоса — разные, но на диво слаженные, затянувшие торжественную песнь:

В НАШЕМ КРАЮ НАД ПОЛЯМИ БОЖЬИ ВИТАЮТ АНГЕЛЫ.

В НАШИХ СЕЛЕНЬЯХ КРЫЛАМИ ДОМА ОСЕНЯЮТ АНГЕЛЫ ТРАВ И ЦВЕТОВ НА ЛУГАХ ПЕРСТАМИ КАСАЮТСЯ АНГЕЛЫ.

В НАШИХ ОТКРЫТЫХ СЕРДЦАХ РАДОСТЬ ПОСЕЛЯТ АНГЕЛЫ.

Трудно описать волнение, охватившее Хосе, когда вслед за этим он услышал гимн Деве Марии, который в детстве пел по-латыни, вместе с другими мальчиками, в церковном хоре, а дирижировал им пастор-баптист из их деревни!

SALVE, REGINA, MATER MISERICORDIAE,

VITAE DULCEDO ETSPES NOSTRA, SALVE! [16] "Славься, Царица Небесная, матерь милосердная, Сладость жизни и Надежда наша, славься!" (лат).

Хосе едва удержался, чтобы не присоединиться к хору четверых ирландцев! Потом они завели другую песнь, в жестком, почти воинственном ритме; отец, мать и каждый из детей вступал поочередно, четко скандируя слова:

Элеазар: Я ЕСМЬ ГЛАС, ВОПИЮЩИЙ В ПУСТЫНЕ.

Эстер: Я ЕСМЬ РЫДАНИЕ В ПЕЧАЛЬНОЙ ДОЛИНЕ.

Бенджамин: Я ЕСМЬ ПЛАЧ, ОГЛАШАЮЩИЙ ГОРЫ.

Кора: Я СТОН, УЛЕТЕВШИЙ В МОРСКИЕ ПРОСТОРЫ

Элеазар: Я ЕСМЬ ГИМН ВО СЛАВУ

УЧИТЕЛЯ.

Эстер: Я ЕСМЬ МОЛИТВА К СЕРДЦУ СПАСИТЕЛЯ.

Бенджамин: Я ЕСМЬ СМЕХ, СОКРУШИВШИЙ ПРЕГРАДУ

Кора: Я ПЕСНЯ, НЕСУЩАЯ ДЕТЯМ ОТРАДУ.

Вернувшись к месту привала "Кровавой Руки", Хосе обнаружил, что на сей раз голубоглазый пес не последовал за ним.

Наутро он изложил свой план остальным бандитам. Он, якобы случайно, встретит О'Брайдов на дороге, притворись одиноким эмигрантом, пробирающимся, как и они, на запад. Далее он присоединится к этой ирландской семье и, таким образом, окажется в самом выгодном положении, чтобы обезвредить пастора, когда "Кровавая Рука" нападет на караван. Товарищи Хосе настолько очерствели сердцем, что никого из них не покоробила хладнокровная низость, с которой он собирался осуществить свой замысел. Они полностью одобрили его, договорившись увидеться еще раз, чтобы как следует все обсудить перед нападением.

На следующий день, около полудня, Хосе, с тощим узелком за плечами, встретил О'Брайдов; это удалось ему тем более легко, что фургоны еле-еле продвигались по неровной местности, усеянной обломками скал и обугленными древесными стволами. Пастор больше всего опасался серьезной поломки одного из фургонов и вел своих лошадей крайне медленно и осторожно.

Поздоровавшись и назвав себя, Хосе тотчас предложил Эстер помочь править вторым фургоном. Он зашагал перед упряжкой на пару с Бенджамином; вокруг них радостно прыгал Василек.

Вечером Хосе согласился разделить с хозяевами вечернюю похлебку, но сразу же после ужина скромно отошел от лагеря, устроившись на ночлег в расщелине скалы, укрывшей его от ветра и посторонних взглядов. Он чувствовал мрачную недоверчивость пастора и старался не вызывать в нем подозрений ни лишними разговорами, ни поступками.

Назавтра, когда серый горизонт еще не окрасился зарей, Элеазар прочел утреннюю молитву, долженствующую вверить предстоящий день покровительству Господа. Каждый из четверых ирландцев по очереди произнес магическую формулу мистика Ангелюса Шуазельского:

"БЕЗБОЯЗНЕННО И С ЛЕГКИМ СЕРДЦЕМ ПУСКАЙСЯ В НЕВЕРНОЕ, ПОЛНОЕ СЛУЧАЙНОСТЕЙ СТРАНСТВИЕ ПО ЖИЗНИ, ЛЮБВИ И СМЕРТИ И БУДЬ СПОКОЕН: ДАЖЕ ЕСЛИ ТЫ ОСТУПИШЬСЯ, ТО НИКОГДА НЕ ПАДЕШЬ НИЖЕ РУКИ ГОСПОДНЕЙ!"

Эти слова принимали самый разный смысл в зависимости от того, кто их произносил — Элеазар, Эстер, Бенджамин или Кора. Затем все четверо одинаковым движением повернулись спиной к розовому встающему солнцу и решительно направились в сторону запада. Зато каждый вечер их лица обращались к заходящему светилу, а тени, бежавшие перед людьми по утрам, в сумерках тянулись позади. Именно по ним путники безошибочно определяли, что движутся в верном направлении — на запад, к Калифорнии.

Чем дальше они шли, тем более иссушенной, бесплодной и унылой становилась окружающая местность. Вскоре им стали попадаться унизанные шипами алоэ, агавы в форме канделябров и берберские смоковницы с мохнатыми ветвями. К полудню зной становился совсем невыносимым. Пастор бранил детей, непрерывно просивших пить. Им следовало не только экономить воду, но и остерегаться простуды, постоянно охлаждая раздраженное жарой горло. Ни в коем случае нельзя было выпивать более трех литров в день. Вот когда детям представился случай закалить волю и научиться владеть собой. Им надлежало помнить о страданиях Иисуса на кресте. Он мучился жаждой, а римские солдаты подносили ему на острие копья губку, пропитанную уксусом.