Шервуд Андерсон - И еще сестра - смерть

Тот мир следовало обдумать, разглядеть, там — в семье, в доме, на ферме — разыгрывалась своя драма, драма человеческих отношений… На ферме появлялись новорожденные и годовалые телята, их откармливали, а потом отправляли на продажу огромных, тяжелых быков; жеребят объезжали, приучали к упряжи или к седлу, поздней зимой рождались ягнята. То, что происходило между людьми, было сложнее, детям зачастую непонятно; но после того дождливого дня, когда Мэри на веранде высказала матери, что думала, ей казалось — они с Тэдом стали вроде отдельной семьи. На ферме, в доме, на скотном дворе им стало куда приятнее. Жилось много вольнее прежнего. Под вечер они всегда вдвоем возвращались по проселку из школы. Той же дорогой шагали и еще ребята, но Мэри с Тэдом всегда ухитрялись либо отстать от других, либо уйти вперед. Они строили планы.

— Когда вырасту, стану сестрой милосердия, — сказала однажды Мэри.

Наверно, ей смутно вспомнилась сестра милосердия из главного города их округа, которая поселилась в доме, когда Тэд так тяжело болел. А Тэд сказал, что, как только сможет, когда ему будет даже меньше лет, чем сейчас Дону, он уйдет из дому, уедет на Запад… уедет подальше, сказал он. Вот бы пасти стада в прериях или объезжать диких лошадей, что ли, а уж если это не получится, можно стать машинистом. Железная дорога, что проходила по Щедрой равнине, пересекала с одного края землю Греев, и с проселка иногда под вечер видно было — далеко-далеко идет поезд, и над ним клубится дым. Слабо доносится перестук колес, а в ясные дни можно даже разглядеть, как ходят ходуном шатуны паровоза.

А что до двух пней в поле за домом — только они и остались от двух дубов. Мэри с Тэдом помнили те дубы. Их спилили однажды ранней осенью.

У дома Греев — дома, где процветал когда-то род Эспинуолов, — было заднее крыльцо, и от крыльца тропа вела к каменному строеньицу — жилищу родника. Родник пробивался из-под земли и тоненькой струйкой бежал по краю поля, мимо двух громадных амбаров и дальше через луг к ручью (по-виргински «протоку»), а два дуба стояли бок о бок за каменным домиком, по ту сторону ограды.

То были могучие деревья, корни их глубоко уходили в щедрую, всегда богатую влагой почву; один дуб далеко вытянул большущую ветвь, она спускалась чуть не до земли, Мэри с Тэдом часто взбирались по ней, а потом перелезали по другому суку на второй из братьев-дубов; а осенью, когда другие деревья перед домом и сбоку уже стояли голые, на этих дубах еще держалась багряная листва. В пасмурную погоду листья были цвета запекшейся крови, но в ясный день, едва проглянет солнце, дубы вспыхивали на фоне далеких гор, точно два факела. Листья держались крепко, а на ветру перешептывались, переговаривались, будто сами дубы вели о чем-то беседу.

Джон Грей надумал дубы спилить. Поначалу еще не то чтобы твердо это решил.

— Пожалуй, надо бы их спилить, — сказал он.

— Ну, зачем же? — спросила жена. Для нее с этими дубами было многое связано. Их здесь посадил еще ее дед, сказала она, для красоты посадил. — Осенью с заднего крыльца на них так приятно посмотреть. — И еще она рассказала, как эти дубы, уже совсем большие, перевезли сюда из дальнего леса. Мать ее часто про это вспоминала. Их дедушка привез, он был большой любитель деревьев.

— Сразу видно Эспинуола, — сказал Джон Грей. — Вокруг дома большой двор, деревьев хватает. А эти дубы ни дому, ни двору тени не дают. Только Эспинуол способен на такую мороку — притаскивает деревья за тридевять земель, да еще сажает их там, где может расти трава.

Тут-то он и утвердился в своей мысли, решил окончательно и бесповоротно. Быть может, ему надоело слушать про Эспинуолов, про их вкусы и привычки. Разговор о дубах шел среди дня, за столом, и Мэри с Тэдом слышали все от начала до конца.

Началось за столом, а продолжалось на задворках. Жена вышла вслед за мужем. Он всегда выходил из-за стола неожиданно, молча — порывисто встанет и выходит, тяжело ступая, хлопая дверьми. Женщина остановилась на крыльце.

— Не надо, Джон! — крикнула она вдогонку мужу.

День выдался холодный, но солнечный, и на фоне далеких серых полей и холмов два дуба пылали, словно огромные костры. Дон, старший сын, по виду вылитый отец и, казалось, в точности похожий на него всем складом и нравом, вышел на крыльцо вместе с матерью, за ними — Тэд и Мэри; Дон сперва молчал, но когда отец, не ответив на просьбу матери, зашагал к сараю, Дон тоже заговорил. И, видно, его слова окончательно укрепили решимость Джона Грея.

Мэри и Тэд отошли в сторонку, стояли рядом и слушали, и смотрели во все глаза: происходит необычное. У этих детей был свой особый мир. «Не мешайте нам — и мы вам мешать не станем». Тогда это еще не определилось так ясно. Все, что произошло в тот день во дворе, Мэри Грей продумала до конца спустя годы, когда стала уже взрослая. А тогда она только вдруг острее ощутила отчужденность, ту стену, что отделяла ее и Тэда от остальных. Но, пожалуй, даже в ту минуту отец предстал перед нею в новом свете, и Дон и мать тоже.

Есть в жизни, во всех отношениях между людьми, некая разрушительная сила. В тот день — ей всегда потом так казалось, — это смутно ощутил и Тэд, не только она, но додумала она все до конца много позже, когда Тэд уже умер. Была ферма, которую их отец отнял у Эспинуолов, потому что был настойчивей их и расчетливей. В семейных разговорах изредка проскальзывали намеки, понемногу складывалась картина. Их отец, Джон Грей, преуспел в жизни. Много приобрел. Он — хозяин. У него власть, как хочет, так и распоряжается. И власть у него не только над другими людьми, над их порывами, желаниями и стремлениями, каких сам он не знает… каких ему и не понять… нет, власть его куда больше. Как ни странно, он властен даже над жизнью и смертью. Думала так Мэри Грей в тот памятный день? Не могло у нее тогда быть таких мыслей… Но ведь она была не просто девочка, она была сестра Тэда, которого подстерегала смерть.

Право собственности дает и другие странные права — отец становится господином над детьми, человек — над землей, домом, над фабрикой в городе, над полем.

«Я велю срубить эти яблони. Не того они сорта. Яблоки этого сорта больше не приносят прибыли».

«Но, сэр… ведь они… они так хороши, эти яблони… на фоне холма, на фоне неба». «Вздор. Слюнтяйство». Как все непросто.

Было бы нелепо думать, будто отец Мэри Грей человек бесчувственный. Все давалось ему очень и очень нелегко; смолоду он, наверно, лишен был многого, чего жаждал, чего ему отчаянно не хватало. Такова жизнь, кто-то должен направлять ход вещей. Собственность — это еще и власть, право говорить другим: делай так, делай эдак. Если долго и трудно чего-то добивался, тем сильней дорожишь завоеванным.