Ольга Лукас - Тринадцатая редакция. Напиток богов

Константин Петрович каждую неделю докладывал шефу о беспорядочном прорастании растений в ненадлежащих местах и предлагал принять меры, но видел в глазах начальства лишь радость отменно напроказничавшего и не пойманного с поличным хулигана. Так что коммерческому директору оставалось только смириться с непорядком. Смириться-то он смирился, но всё же выпросил у соседей старую газонокосилку и спрятал её в подвале — на тот случай, если шеф всё-таки наиграется и даст указание обрить несчастное здание.

Как и подобает самому организованному человеку в мире, чьей-то злобной насмешливой волей заброшенному в этот абсурдный балаган, Константин Петрович пришел на работу за десять минут до положенного срока.

— У меня в кабинете такой бардак, как будто там потопталась толпа Виталиков. И два маленьких Шурика, — заявил коммерческий директор, выходя в приёмную, чтобы выпить стакан превосходной холодной воды. Любимец публики, кофейный автомат, умеющий творить чудеса, был временно позабыт. Летняя жара вывела на первый план кулер.

— Это ветер, это просто ветер. Вы забыли закрыть окно на выходные, и дверь в кабинет тоже не закрыли, — пояснила Наташа.

— Не люблю лето, — заявил Константин Петрович, — мне кажется, что однажды летом я умру. Жара, духота, все уехали в отпуск. Из крана на кухне капает вода. Люди расслабились, разоделись, как на курорт. Никакого порядка. Никакой дисциплины. Хаос, анархия, смерть.

— А зима?

— Зима — это жизнь. Логика падающих на землю совершенных ледяных кристаллов. Бодрящий мороз. Короткий световой день, не дающий расслабиться и потратить зря хотя бы секунду.

— Помнится, зимой вы говорили совсем другое.

— Что же?

— Что снегопад — это непорядок. Что не должны молекулы льда валиться на голову прохожим без всякой логики, и что человеку с высшим экономическим образованием скакать в темноте по сугробам — унизительно.

— Надо же. Не помню, — пожал плечами Константин Петрович и нацедил себе ещё один стакан воды.

День только начинался, но жара уже вступала в свои права, прогоняла с улиц праздных гуляк, расставляла всех по местам не хуже въедливого Цианида.

Дом Мёртвого Хозяина, видимо, не очень любил такую погоду. Во всяком случае, внутри у него сохранялась приятная прохлада. А в подвале и вовсе можно было замёрзнуть.

Вращая глазами, из своей каморки рядом с душевой прибрёл Гумир. Видимо, ночь он провёл за компьютером, замёрз и закутался в первую подвернувшуюся под руку тёплую вещь. Это было махровое полотенце интенсивно-желтого цвета с изображением резвящихся котят, утят, крольчат и каких-то ещё неизвестных науке милых пушистых крошек.

— Как француз под Москвой, — поприветствовал его Константин Петрович. — У кого покрывало спёр?

— Там валялось, — неопределённо махнул рукой компьютерный гений, и добавил тоскливо:

— Только французов твоих, вроде, одним холодом под Москвой морили. А меня ещё и голодом.

Наташа заглянула в свой тайник в ящике стола, но обнаружила там только записку:

«Нас срочно на хавчик пробило, мы всё отсюда съели. Вернём с процентами.

Твои Гусевы.

P.S. Почему — вы, когда это мы?

Твои Гусемы!»

Хлопнула входная дверь, и в приёмную ворвался Лёва. В руках у него была большая коробка, на лице — непривычно умиротворённое выражение.

— Здорово всем, кому пирога свежего? — гаркнул он и бережно опустил свою ношу на диван. Затем, не дожидаясь ответа, принялся сбрасывать с журнального столика всё лишнее и ненужное. Потом сорвал с Гумира полотенце, тщательно протёр им стол, вытряхнул из левого рукава скатерть, из правого — острый длинный нож, поставил коробку на чудесно преобразившийся столик и жестом фокусника поднял крышку. Под крышкой дышал и жил, испуская превосходный аромат, свежайший мясной пирог.

— М-м-м! — зажмурился Константин Петрович. Он, кстати, сегодня не завтракал. Как знал, как знал!

— Вот ты какой, оказывается! — с завистью протянула Наташа. — У меня так не получается. Расскажешь, как делал?

— Да оно само, ваще-то, — смущённо признался Лёва. — Вчера вечером, значит. Сижу дома, смотрю в окно — там уроды какие-то ходят. Злят — но не бесят. Раздражают — но не настолько, чтобы пойти и действовать. Муторно на душе и непонятно. Ну, я пробежался по квартире, поорал немного, чтоб разобраться в себе. Хэви-металл врубил, думал, соседи придут ругаться — так нет. Все на дачах, в отпусках. Надувную боксёрскую грушу я ещё на той неделе с ноги убил. И как-то незаметно получилось, что я тесто замесил. Помял его, погонял по кадке, чтоб ему мало не показалось. Скалкой его как следует раскатал: пусть своё место знает. Потом взял нож, наточил. В холодильнике было мясо. Не удержался я, изрубил его мелко. Ту т вроде полегчало. Стою, смотрю — что со всем этим делать? Видимо, пирог. Кушайте, значит.

Лёва смущённо поглядел на всех по очереди — мол, не подумайте, что я такой хороший, это чистая случайность — и стал делить пирог на восемнадцать равных частей.

Достали четыре тарелки. Присели на диван. Предались незапланированному чревоугодию. Тут, конечно, идиллии пришел конец, потому что явился Виталик. Ладно бы молча явился — так он тут же начал общаться со всеми разом, а когда ты ешь вкусный пирог, а с тобой хочет общаться Виталик — лучше пирог на какое-то время отложить.

— Запылившийся в долгом походе рыцарь желает отведать кофе! — объявил нарушитель покоя. Виталик был единственным, кто сохранял верность кофейному автомату. И тот в благодарность творил для него такой дивный напиток, что даже сам иногда жалел, что не может его попробовать.

— А Лёва пирог сварганил, — с нажимом сказал Гумир. — Не забывает меня. Кормит.

— А что это моё полотенце тут делает? — не замечая упрёка, спросил Виталик, приподнимая за один край ярко-желтое недоразумение с котятами и утятами.

— Будешь? — указывая ножом в сторону пирога, спросил Лёва.

— Я-то? Нет, не буду. Спасибо.

— Заболел? — удивился Константин Петрович. — Ты когда в последний раз от дармовой еды отказывался?

— Тогда же, когда и ты, — не спасовал Виталик, — но теперь — всё. Вероника сказала: растолстеешь — выгоню.

— Она тебя до сих пор не выгнала? — с сомнением спросил коммерческий директор. Когда-то давно, на первом курсе, суровая и прекрасная Вероника любила его, а он этого не понял. А теперь — кто бы мог подумать — снизошла до этого … до этого Виталика. Как-то унизительно оказаться в одной компании с таким человеком.

— Да садись, не кипеши, — хлопнул по спинке дивана Лёва. — Не выгонит тебя никто. Она пошутила.

— Да? — Виталик сцапал чашку с кофе, отпил немного, зажмурился, сделал несколько прыжков в сторону журнального столика, потом замер на месте в позе задумчивой цапли. — А вдруг не пошутила?