Кристиан Крахт - Карта мира (сборник)

Ровно через шесть минут мы остановились перед бакинским Центральным вокзалом. Вокзал как таковой оказался неправдоподобно уродливым, заплесневевшим зданием в конструктивистском стиле, перед ним расположился овощной рынок. У входа какие-то мужчина и женщина вяло обменивались тумаками из-за пары брюкв. Я вошел внутрь. Главное помещение вокзала, как ни странно, никак не соединялось с рельсами. Я имею в виду, что если кто-то, например, захотел бы поехать на поезде из Баку в Тифлис, ему пришлось бы сперва прийти на вокзал, купить себе в главном помещении билет, а потом опять выйти на улицу, обойти здание вокзала, пройти еще две улицы, и только тогда он очутился бы на нужной ему железнодорожной платформе. Я сделал несколько фотоснимков: приближающихся поездов, отходящих поездов и гигантского, писанного маслом, портрета президента Алиева — портрет был прикреплен к бетонной стене вокзала.

Но на вокзале, как я вскоре узнал, фотографировать запрещалось. Вдруг, неожиданно для меня, ко мне подошли двое в милицейской форме. Я протянул им свое журналистское удостоверение — «азербайджанское», то есть выданное местным Министерством иностранных дел и снабженное множеством печатей. Но милиционеров, к несчастью, заинтересовало совсем не оно. «Вот же, смотрите: Германия, Алмания», — пытался объясниться я. Но они только вскрикивали: «Ах! Ньет! Хаха! Немец! Немец! Хаха! Фашисти!» — и, дико хохоча, показывали дулами автоматов на выход. И я бесславно оставил спорную территорию. Перед зданием вокзала, на немилосердно палимой солнцем площади, одинокий наперсточник ожидал потенциальных клиентов. Давешней женщины, дравшейся из-за брюквы, уже не было.

Позже я понял, почему каждого человека, которого бакинцы принимают за немца, приветствуют здесь смехом, хлопаньем по плечу и радостным возгласом «Фашист!». Дело в том, что после окончания войны многих немецких пленных переправили на пароходах в Баку, чтобы использовать их на принудительных работах: они строили в городе школы, общественные здания в парадном сталинском стиле, университеты и музеи.

Ничего не попишешь, пришлось отступить. Но я ведь все равно собирался пройтись до центра Баку со стороны вокзала — и теперь выполнил свое намерение. Первым делом я, не торопясь, спустился к морю. Баку, как известно, — самый обвеваемый ветрами город мира, в этом смысле он затмевает даже Чикаго. Смотреть на него было очень приятно. Фасады эпохи классицизма чередовались с другими, в стиле «модерн». Мужчины в долгополых черных пальто и высоких каракулевых шапках, в практичной крепкой обуви бесшумно сновали по переулкам, в которые солнечный свет падал под таким косым углом, что тени людей в черном зрительно почти сливались с самими людьми. Город выглядел так — погодите-ка! — как если бы его нарисовал Де Кирико. Ветер и вправду был сильным. Спустившись к морю, я прошелся по променаду, напомнившему мне Канны, съел не совсем пропеченный сэндвич, купленный в киоске, который — ей-богу, не вру! — назывался Baku’s Boogie-Burger, и в какой-то момент сел в автобус. Там мне пришло в голову, что любимейшие музыкальные хиты на радио Баку — это, во-первых, ‘Barbie Girl’ в исполнении Acqua, во-вторых, ‘Gangstas Paradise’ Coolio и, в-третьих, ‘Love Machine’ группы Supermax.

Автобусы, которые ходят по Баку, по всей видимости, все были сделаны в Шлезвиг-Гольштейне и уже потом импортированы сюда. В некоторых из них наверху, над водительской кабиной, сохранилось обозначение первоначального маршрута: «Хусум — Нибюль», — а на боку одного из автобусов крупные желтые буквы возвещали: ‘Vor allem Fohr — Das Qualitäts-Pils aus dem Westerwald’ [72]. Я смотрел в окно и покачивал ногой в такт песенки Supermax. А почему, собственно, Supermax? Ведь это, если не ошибаюсь, весьма посредственная диско-рок-группа из Мюнхена. Я не мог себе объяснить, почему, но, похоже, азербайджанцы предпочитали ее всем другим.

Вернувшись в «Хаятт», я связался по телефону с германским посольством. Я хотел посмотреть, как добывают нефть. Канцлер посольства, некий господин Добычай, объяснил, что, скорее всего, мне будет очень трудно договориться об интервью с представителями нефтяных компаний, и еще труднее — сфотографировать буровые вышки. Лететь к ним надо на вертолете, а это дорого, опасно, да и вообще — нефтяные компании не любят пускать туда журналистов. Он, правда, может, если я захочу, организовать для меня интервью с д-ром Рамискулиевым, здешним представителем фирмы по производству йогурта Zot… Я вежливо отказался, не забыв его поблагодарить, посмотрел на свои ногти и положил трубку.

Я успел проголодаться. Сэндвич был не ахти какой. Мне захотелось проверить, так ли хорош ресторан Viva Mexicana, как уверяют рекламные плакаты, развешанные по всему городу. Судя по этим плакатам, там подавали Fajitas, Tacos, Burritos, а еще Mojitos и пиво «Хайнекен»… В ресторане, зал которого представлял собой серую железобетонную коробку, сидели широкоплечие американские нефтяники и норвежские инженеры; их, по-видимому, нисколько не смущало, что за одну порцию Taco-Burrito-Combo, которая в Балтиморе или Осло стоит какую-то ерунду, здесь приходится выкладывать тридцать шесть долларов. Нет, они спокойно заказывали себе все, что хотели, разговаривали во весь голос, хлопали друг друга по спинам и — хочешь не хочешь — распространяли вокруг себя хорошее настроение. Я скромно сел в уголок, выпил пива и съел хотя и небольшую, но совсем не плохую на вкус порцию Chili con carne.

Вернувшись в отель «Хаятт», уже ближе к вечеру, я надел свой темный костюм (предназначавшийся именно для посещения казино) и почистил ботинки маленькой черной губкой, которую кто-то положил — видимо, ради удобства клиентов — непосредственно возле мини-бара. Заодно я быстро осмотрел содержимое самого бара: маленькая бутылка Jack Daniels, 16 долларов. Пиво Carlsberg, 8 долларов. Спасибо, что-то не хочется… Теперь вниз, в казино. Я люблю играть на рулетке и практически всегда выигрываю. К сожалению, казино оказалось закрытым. Президент Алиев только что издал соответствующий декрет. Мне было досадно, но я предположил, что, скорее всего, дело в президентском сыне, который проигрался.

Очевидно, на лице у меня читалось горькое разочарование, потому что, когда я спросил у администраторши «Хаятта», нет ли поблизости какого-нибудь приличного бара, она сразу откликнулась и порекомендовала мне бар в самом отеле, он назывался не то «Мозаика», не то «Дракон», не то еще как-то — не помню. Там я, заплатив двадцать долларов, выпил для затравки две кружки пива «Корона», прослушал ‘Barbie Girl’ в исполнении Acqua и затем принялся рассматривать посетителей.

В дальнем углу я заметил светловолосого верзилу, сильно смахивавшего на немца, и он мне улыбнулся. Я подошел, представился, он пригласил меня за свой столик. Том — так его звали — был двухметрового роста, весь, с головы до ног, в черной коже. Он носил длинные волосы, конский хвост; мы с ним разговорились, и я узнал, что родом он из Гамбурга, долго жил на Канарах, потом в какой-то момент снялся с насиженных мест и заявился сюда, в Баку, со своим «Харлей Дэвидсоном». Видно, он парень не промах, подумал я и заказал нам обоим еще пива и виски; мы быстренько все это выпили и заказ повторили.