Кристиан Крахт - Карта мира (сборник)

Мы пили ферментированное кобылье молоко, вкус которого немного отдавал солью и углекислотой, и ели маленькие, хрустящие, очень твердые коричневые кусочки из высушенной свернувшейся простокваши, которые назывались «аруул». Мне все очень понравилось.

Жена Арумбалта украсила их юрту вышивками, изготовленными весьма причудливо и затейливо, имелся домашний алтарь с фотографиями Далай-ламы и большая печь посреди шатра, на которой сам по себе кипел большой чан с молоком. Маленький сынишка копошился на полу шатра и играл в камушки конфетами Toffifee, которые мы ему принесли.

Мы говорили о стадах коз и о лете, в этом году очень жарком. Мы говорили также об ужасно холодной зиме два года назад, когда замерзло много животных в стаде, хотя большая черная овчарка Арумбалта изо всех сил старалась не дать животным разбрестись. Мимо проходили соседи, просовывали головы в дверь юрты, здоровались и шли себе дальше. Снаружи ржали лошади Арумбалта и радостно терлись боками о планки забора.

Я почти забыл о боодкхе, так уютно и по-домашнему было у Арумбалта. Но Батта тем временем что-то готовил снаружи перед палаткой, он позвал нас на двор в наступающую темноту. При слабом свете штормового фонаря и в последних лучах солнца он манипулировал с каким-то грызуном — положил его на деревянную чурку и походным ножиком вспорол маленькому зверьку брюхо. Степь окрасилась оранжевым светом. Зверек не был похож на сурка. Я подошел ближе, и Батта поднял глаза, с улыбкой подмигнул мне и сказал:

— Боодкх — это, знаете ли, только греза, только демон.

А потом бросил разрезанного зверька на землю.

Большой черный пес Арумбалта впился зубами в суслика и был счастлив. Пес был косматым и весь в репейниках, стоял теплый летний вечер, степь была полна мышей, и он понес маленькую тушку в пасти перед собой, снова и снова откусывая по кусочку, осторожно. Потом опустились тени.

Половина левой руки внизу онемела, затекла, от мизинца до возвышения большого пальца. У Барбары — то же самое, как и у Али. Мы подумали, что причина в курении, долгое время никто из нас не решался пойти к врачу от страха, что уже слишком поздно. Зудело и кололо так, будто оперся на игольницу, и, если надавить, кожа долго оставалась белой, как после сильного солнечного ожога. В действительности было не больно, только все онемело.

Было несколько причин отправиться в Афганистан. Прогрессировало онемение конечностей; Национальный музей в Кабуле представлял большую, великолепную выставку деревянных полуязыческих идолов из Нуристана; и французский кинорежиссер Кристоф де Понфилли снимал там при условиях, которые более чем неблагоприятно скажутся позднее, художественный фильм — наверху в Панджшерском ущелье [47], в пяти часах езды от Кабула на север.

Панджшерское ущелье широко известно, там со своей армией жил Ахмад Шах Масуд [48]— Панджшерский лев, военный руководитель Северного альянса, победитель Советов, победитель Талибана, герой из героев, самый харизматический моджахед. Масуд погиб 9 сентября 2001 года в результате покушения Аль-Кайды, которое стало прелюдией к большой симфонии «Разрушение Всемирного торгового центра», исполненной два дня спустя. Два араба, выдававшие себя за марокканскую съемочную группу взорвали себя и принесенную кинокамеру в непосредственной близости от Масуда, который через полчаса скончался от полученных ранений. Ахмад Шах Масуд всегда доверял камерам, он тогда всем, кто имел свободный доступ в ущелье, давал интервью, в конце концов, он даже позволил французскому кинодокументалисту, старому другу, вышеупомянутому Кристофу де Понфилли, несколько лет — пока снимались два фильма — следовать за собой.

В весьма несимпатичном аэропорту Стамбула, который пытался Irish Pub’ами, освещенными галогенным светом, имитировать интернациональный модерн — тягостное ожидание рейса на Кабул, Ariana Afghan Airways, шесть часов опоздания. На летном поле рядом с самолетом столпились американцы в солнечных очках и тяжелых ботинках, внизу у сопла стоял один из них, явно педерастического вида, оживленно жестикулируя, он разговаривал по укрепленному на ухе телефону, возле багажного трактора примостились еще два американца, а мужчина в комбинезоне, который, дирижируя двумя светящимися жезлами, выводил затем самолет на взлетно-посадочную полосу, тоже не очень походил на турка.

Два коренастых чернокожих в желтых светоотражающих куртках сперва осмотрели кабину, потом обмахнули светлыми тряпицами щели, по одному проверили пассажиров, сверяя фамилии со списками на пюпитре, уселись впереди, поблизости от кокпита, и полетели вместе с нами. Они были неторопливы в движениях, методичны, размеренны, они осторожными глотками пили из принесенных с собой бутылочек минеральную воду — молча, уставившись взглядом вперед, а не глядя в иллюминатор.

Внизу протянулось Анатолийское нагорье, потом Курдистан и через некоторое время — Иранские плато; быстро промелькнул идеально симметричный город Месхед, потом, наконец, — всегда неизменная, коричневая и охряная глушь, как будто на мир мягко наброшено пыльное покрывало; вечно те же самые горы, как гребни волн в грязно-коричневом море, иногда сверху я видел снег на горных вершинах, нечистый и покрытый пятнышками небрежно разбросанных скал, все вместе напоминало смесь перца и соли, это был Афганистан.

Время от времени один из американцев в желтых куртках проходил к задним туалетам, но совершенно ничего не происходило, и над Кабулом самолет совершил резкий нырок, не так, как бывает при спокойном, нормальном заходе на посадку, а два близко друг к другу вращающихся винта повели его вниз, чтобы он не оказался удобной мишенью для ракеты; потом последовало быстрое, ухабистое приземление.

Орехово-смуглые, суровые лица; таджики, хазарейцы, пуштуны, узбеки. Много мужчин с оружием. Паспортный контроль в зеленой будке из гофрированного железа. Пассажиры много курили, полицейские изымали бутылки с виски из багажа прибывших индийцев, которые сперва ругались, но потом предпочли угомониться, поскольку афганцы смотрели свирепо, были крепкими и высокорослыми.

Водитель такси крикнул «Хайль Гитлер!» — он-де любит немцев, он любит Гитлера, и очень здорово, что немецкие солдаты были опять в Кабуле. В конце концов, и афганцы, и немцы — арийцы. Потом он таки поехал.

Германия имеет долгую историю влияния в Афганистане — Вернер Отто фон Хентиг [49]и Оскар фон Нидермайер (Хаджи Мирза) [50], которые в 1915 году посетили эмира Кабула, чтобы вмешаться в большую мировую политику, в Great Game [51]между русскими и англичанами, были первыми, кто туда пришел, хотя Германия, собственно, никогда не играла там большой роли, она очень поздно стала колониальной державой. По поручению императорского Министерства иностранных дел молодой баварский артиллерийский офицер Нидермайер в 1915 году передал эмиру в Кабуле письмо от Вильгельма II с предложением союзничества. Таким образом, он заложил основы длящегося вот уже почти столетие немецко-афганского сотрудничества в сферах экономики, образования, культуры, военного дела. А через несколько лет Альберт Шпеер [52]представил эмиру планы развития Кабула, о них напоминает теперь только ровная, многокилометровая прекрасная дорога, ведущая из центра города к разбомбленному сегодня королевскому дворцу.