Рейчел Кинг - Полет бабочек

Если одна бабочка порхает в воздухе, быстро мелькая крыльями, и не производит шума, будет ли рой бабочек летать столь же тихо? Томас раньше рассказывал Софи о гигантских стаях бабочек-данаид, которые мигрируют из Центральной Америки, веером рассыпаясь по всему свету. Она представляет себе, как будет стоять однажды в поле, и вдруг стая данаид вырастет позади нее — грозовой тучей, беззвучной. Станет ли воздух потрескивать так, как это происходит перед электрической бурей, когда черный ветер на горизонте несет клубы пыли и закрывает солнце? Или же она услышит бабочек — ведь слышит же она ветер, когда он, с шелестом и шуршанием, преодолевает препятствия на своем пути? Стая бабочек похожа на чей-то гигантский вздох, возникший позади и ускользающий, когда данаиды летят прямо на нее и огибают ее с двух сторон, как река обходит скалу в воде, — плавно разделяясь и вновь встречаясь.

Но взмахи крылышек… Несомненно, пусть в целом и недоступный человеческому уху, этот звук, усиленный тысячекратно, можно услышать. Как шум птичьих крыльев или мерный шелест карточной колоды. Интересно, а люди в Мексике останавливаются, чтобы посмотреть, как над их головами перемещаются темные стаи бабочек? Опираясь на мотыги, которыми обрабатывали землю, снимают шапки и, утирая пот со лба, поднимают руку, закрываясь от палящего солнца, чтобы лучше разглядеть это необыкновенное явление?

Обо всем этом Софи думает, находясь в церкви, в одиночестве преклонив колени для молитвы. Мысли ее, покрутившись вокруг возвышенного и духовного, вновь возвращаются к Томасу — а от него, блуждая, приходят к бабочкам. Она знает, ей повезло, что Томас всегда делился с ней своими познаниями — рассказывал какие-то подробности, которые могли ее заинтересовать. Например, про данаид — как люди случайно наткнулись на целый участок в джунглях, где каждое дерево, и лист, и цветок были покрыты ими, словно оранжево-черным ковром, и ходить по нему означало бы давить прекрасных созданий сотнями. Ей бы хотелось увидеть подобное зрелище хоть разок, но вряд ли у нее когда-нибудь это получится.

Прошло уже больше недели с того дня, когда она встретила Томаса на вокзале, и, если не считать того случайного контакта, когда он кивнул ей или покачал головой, она почти ничего от него не добилась.

Ее внимание привлекает шарканье мягких туфель. Это викарий идет к ней по проходу. Она ловит на себе его взгляд и встает с колен.

— Простите меня, миссис Эдгар, — говорит он. — Я не хотел вас потревожить.

Она отряхивает юбки, затем поправляет прическу.

— Вы не потревожили. Я как раз собиралась уходить.

— Как ваши дела?

Она снова садится, теперь на церковную скамью, и он тоже усаживается, на самый край. Ей всегда удивительно видеть его сидящим — как только ему удается доставать ногами до пола? Когда он впервые ее посетил, кресло в гостиной просто целиком поглотило его, так что с тех пор, бывая у нее в доме, он всегда выбирает себе жесткий стул с прямой спинкой. Будучи и так очень скромным, он, похоже, стесняется своего маленького роста. Не для того ли он отрастил такие густые бакенбарды, чтобы люди не принимали его за ребенка? Лицом он напоминает маленького эльфа.

— Боюсь, у меня не все хорошо, — говорит Софи. — Вы знаете, мой муж вернулся.

Его брови тянутся вверх. Сейчас он улыбнется.

— Я не знал. Это же чудесно!

Он прикладывает ладонь ко рту и смотрит по сторонам, оглядывая пустую церковь.

— Чудесно, — повторяет он, на сей раз тише.

Софи на него не смотрит.

— Ох, но все не так уж чудесно, — догадывается он.

Его лицо снова становится серьезным. Он потирает подбородок.

— Я намеревалась рассказать вам, но не знала, с чего начать. Наверное, я просто надеялась, что все быстро разрешится само собой.

Она умолкает и теребит щепку, отошедшую от скамьи в переднем ряду.

— Не волнуйтесь, миссис Эдгар. Прошу вас, продолжайте. Я слушаю.

Софи вздыхает и рассказывает ему все, что произошло с тех пор, как Томас вернулся, — все, если только не считать того, что она солгала отцу. Она усердно размышляет над этим. Умалчивая об их с отцом отношениях, не лжет ли она и викарию? Но ведь это же ужасный грех? Ну уж нет. Она просто выбирает, что рассказывать, а что — нет. Софи стискивает зубы: это малодушие. Она прекрасно знает, что не открывает всей правды, чтобы ее не в чем было упрекнуть. Эгоистка, эгоистка.

Викарий благосклонно выслушивает ее, не перебивая. Это его обычная манера общаться с людьми — он дает выговориться, рассказать обо всем, что наболело или мешает жить, и только потом утешает или что-то советует. Когда она завершает свое повествование, он складывает руки домиком и упирает подбородок в поднятые пальцы.

— Хм, — вот и все, что он произносит.

Софи терпеливо ждет. Прохладный ветерок трогает ей шею — дверь в церковь слегка приоткрылась. Она наблюдает затем, как разноцветные рисунки на полу от витражей то становятся ярче, то совсем исчезают — это солнце выглядывает из-за туч и снова прячется за ними.

— Мне очень жаль, что вас постигло такое несчастье, — наконец говорит викарий, — Это, несомненно, большое испытание для вас. Но прошло еще не так много времени… возможно, он поправится сам по себе. Надеюсь, вы приведете его на службу завтра?

— По-вашему, нужно это сделать? Если честно… я рассчитывала держать его подальше от посторонних глаз, пока ему не станет лучше.

— Понимаю ваше нежелание. Но кто знает, были ли у него возможности общаться с Господом в джунглях. Может, даже если он просто побудет в нашей маленькой часовне — это пойдет ему на пользу.

Софи кивает головой, потупив взор.

— Вам нечего стыдиться, миссис Эдгар, если вы об этом думаете. Ваш муж болен, только и всего. Это то же самое, как если бы он выздоравливал после пневмонии или перелома ноги. По крайней мере, он способен сам, своими ногами, прийти в церковь.

Софи молчит, размышляя. Ей снова приходит на память тот случай, когда она наблюдала за Томасом во время его молитвы. Он был тогда в состоянии экстаза. Что, если он не утратил ту часть самого себя, которая способна на такие эмоции? Но потом она вспоминает, как из его рук вылетела маленькая бабочка. Может, это не церковь вовсе и не Господь тронули его до глубины души.

— Благодарю вас, викарий, — произносит она. — Я обязательно обдумаю то, что вы сказали. Вы очень добры.

— Как и все члены нашей общины, миссис Эдгар. Знаю, что люди могут судить и осуждать, но уверен — вы сами убедитесь, что они также могут быть и добрыми, и желать вам только самого лучшего.

Как хочется верить, что он прав.

Агата стоит в самом конце сада Роберта Чапмена, тем временем Роберт настойчиво пытается оставить влажный поцелуй на ее шее.