Эрвин Штритматтер - На набережной Ялты

«Жизнь порой — просто куча дерьма!» — сказал я Мэри, но, по-моему, она ничего не услышала, потому что все распевала свою летку-енку. Я чуть не швырнул ее в море.

Конец? Может быть, говорить так слишком жестоко, но вы правы — это был конец.

Мы возвращались домой порознь. Я уехал на несколько дней раньше. Мне нечего было делать в России, куда я вообще не хотел ехать. Она больше не вернулась в нашу квартиру. Сейчас она снимает меблированную комнату. Можно было возбудить иск о восстановлении в супружеских правах, но я не изверг. Я написал ей: «Что все это значит? Я требую объяснения!» — и все в таком роде. Она ответила пустыми отговорками. Я, мол, некультурный человек, и тому подобная болтовня. Пустословие так называемых передовых, помешанных на культуре, сказал Хейнцельман, а уж он-то читает все на свете.

Хитрости в ней не было. Письмо на ее имя пришло в нашу квартиру. Вы совершенно правы: из России, и конечно, от этого Саши.

Само собой разумеется, прочесть письма я не смог. У русских до сих пор еще нет латинского алфавита. Я отправил письмо в бюро переводов: сплошной вздор, не буду пересказывать, чтобы не засорять вам голову, но, во всяком случае, про культуру там тоже было, и я понял, откуда у Ирены такое пристрастие к этой чепухе. «Обнимаю тебя», — писал этот верзила Саша. Ну как ничего не подумать при этом? «Я обнимаю тебя и шлю привет твоему мужу». Ловко придумано, а?

Вы говорите, я нарушил тайну переписки? Спокойно, спокойно! Я посоветовался с Хейнцельманом. Он утешил меня: во-первых, наше правительство само, вы меня понимаете, ну, об этом не говорят вслух. А кроме того, сказал Хейнцельман, ведь это письмо из России.

Я пытался разыскать Ирену, но не нашел ни в меблированных комнатах, ни в ее ресторане. Ушла, ответили мне в ресторане. Но мне-то теперь какой прок в этом.

Как-то раз я увидел ее во время демонстрации. Не могу вам сказать, против чего демонстрировали эти личности. Никто не станет отрицать, что у нас существуют отдельные явления, против которых можно было бы и возразить, но всякий обладающий здравым смыслом понимает, что это ни к чему не приведет.

Конечно, здесь у меня была возможность потребовать от Ирены ответа, но как извлечь ее из рядов демонстрантов, не скомпрометировав себя? Человек моего круга и демонстрантка? Наша клиентура очень чувствительна, сами понимаете.

Что вы говорите? Неужели об этом я еще не рассказал? Как-то в сити я встретил страхового типа, с которым познакомился в Ялте. Я подумал, что, может быть, ему пишет веснушчатая Света и таким путем я что-нибудь узнаю насчет того русского парня и Ирены. Он ничего не знал.

«Писать, — проворчал он. — Да это же был эпизод, даже эпизодик, если вам угодно». Но он предложил мне перейти на работу в его страховое общество.

«О чем ты раздумываешь, — сказал Хейнцельман, — радуйся, что у тебя есть связи, без связей сейчас не пробьешься».

Итак, я ушел с оптического завода. Незаурядному человеку там делать нечего. С такой работой вполне справляется испанец. Умственный труд приносит мне втрое больше, чем я получал раньше, если я, конечно, удержусь здесь. Вот Ирена удивилась бы, если б узнала, но я не хвастаюсь, не такой я человек. Может быть, у Ирены и не все ладится. Ни для кого не проходит бесследно такая супружеская дисгармония. На развод она пока не подала, но ведь, если она еще до сих пор рассчитывает на меня, значит, она вернется, правда?

Саксонец из общества по страхованию имущества теперь мой шеф. Я надеюсь, вы меня не выдадите: рассказывая о Ялте, я, может показаться, отзывался о нем без особой симпатии. Но шеф есть шеф. А маленькие слабости — у кого их нет?

А который час, собственно говоря? Как, они уже закрывают? С вашего позволения, я удаляюсь.

Проходя между столиков, он держался очень прямо. Тут стало видно, что он из тех, кто кажется высоким, только пока сидит. Казалось, он нисколечко не пьян. Твердая походка, четкий отпечаток нашего времени во всем облике, вполне законченный характер.

Его рассказ невольно вовлекал слушателя в запутанную семейную историю, и мне самому захотелось втянуть голову в плечи, когда я увидел, как удары судьбы настигают не самых худших.

Возвращаясь, он остановился возле кельнерши, чтобы оплатить свой счет. Он долго разговаривал с кельнершей-итальянкой, вероятно, что-то у них не сошлось в расчетах, и это говорило не в его пользу, но он оставил ей большие чаевые, что было вполне в его духе.

Вернувшись к нашему столику, он сказал:

— С этими фрейлейн с Итаки, того и гляди, попадешь впросак. Мой друг Хейнцельман однажды попался. Он хотел пойти с одной такой, а она начала разводить политическую агитацию. Да и вообще, кто пойдет с иностранкой?

Итак, законченный характер? Он все же еще раз оглянулся на кельнершу, но та была занята.

— Ну, а на чем мы порешим с вами? — спросил он. — Не заключить ли нам маленькое деловое соглашение? Вы можете застраховать домашнюю обстановку, жизнь или застраховаться от несчастного случая при занятиях спортом. Мы процветающее предприятие с тенденцией к расширению. В данное время мы следуем американскому образцу: даем возмещение за потерю жизни при военных действиях. Самое время. Кто застрахован от войны? Вы? Ну, подумайте об этом. Я не хочу быть навязчивым. И все-таки надеюсь, что мы обязательно заключим маленькое соглашение, не зря же я рассказал вам свою историю.

Он весьма корректно попрощался, поблагодарил меня за участие. В кафе уже царила не очень приятная атмосфера всеобщего исхода. Мужчины надевали шляпы, дамы облачались в модные куртки; со звоном падали монеты на мрамор столиков, на полную мощность крутился и жужжал вентилятор, кто-то беззастенчиво громко зевнул.

Подойдя к стойке, где у контрольной кассы кельнерша подсчитывала вечернюю выручку, он поболтал с буфетчиком, выпустил из трубки маленькое облачко дыма. И все поглядывал на кельнершу. Он все еще рассчитывал на внимание итальянки, и от этого показался мне напоследок не таким уж симпатичным.

Контерган — широко разрекламированное в Западной Германии снотворное, выпущенное на рынок без достаточной проверки. У женщин, принимавших его во время беременности, рождались дети-уроды. — Здесь и далее примечания переводчиков.

Греческое слово, означающее умерщвление. Применялось для обозначения убийств так называемых «неполноценных пациентов», совершавшихся нацистскими медиками.

Кириц — маленький городок, название которого стало нарицательным для обозначения провинции.

Мы победим (англ.) .