Сара Дессен - Замок и ключ

Тогда Кора была единственной частью моей жизни, которая оставалась надежной и неизменной изо дня в день. Ночью я часто лежала в нашей комнате и слушала ее дыхание, пока не засыпала сама.

Я помню, как она шикала на меня, когда мы стояли в ночных рубашках в нашей спальне. Кора прижимала ухо к двери и с озабоченным лицом прислушивалась к маминым нетвердым шагам на первом этаже. Оценив услышанное — щелчок зажигалки, удар дверцы холодильника, позвякивание кубиков льда в стакане, сигнал поднятой телефонной трубки, — она решала, можно ли без опаски спуститься вниз, чтобы почистить зубы или наскоро перекусить, если мама забывала про обед. Когда мама засыпала, Кора брала меня за руку и мы тихонько прокрадывались на кухню. Там я держала старый акриловый поднос, а сестра нагружала его хлопьями, молоком или моими любимыми мини-пиццами, которые она готовила из булочек в тостере-гриле, бесшумно передвигаясь по кухне, пока мама храпела в соседней комнате. Порой нам везло, и мы возвращались наверх, не разбудив родительницу. В случае неудачи мама просыпалась с помятым ото сна лицом, садилась на диване и сердито спрашивала:

— А вы что тут делаете?

— Все в порядке, — отвечала Кора, — просто ищем, чего бы поесть.

Такого объяснения вполне хватало, если мама была достаточно пьяна. Однако гораздо чаще я слышала скрип диванных пружин, затем шлепанье босых ног по полу. Кора немедленно бросала все, чем занималась в эту секунду — мазала бутерброды, рылась в мамином кошельке в поисках денег на школьные завтраки, отодвигала открытую бутылку вина подальше, — и делала то, что больше всего ассоциировалось у меня с ней. При виде рассерженной, настроенной на драку мамы сестра всегда закрывала меня собой. Тогда она была на целую голову выше, и я отчетливо помню, как менялась картина перед моими глазами: пугающее зрелище становилось привычным. Конечно, я понимала, что мама приближается, но передо мной была Кора, и я видела только ее — темные волосы, острые лопатки, руку, которой она искала мою ладонь, когда все шло совсем плохо. Сестра стояла, готовая к удару или чему-то еще, надежная, словно нос корабля, врезающийся в гигантскую волну и превращающий ее в обыкновенную воду.

Именно Коре доставалось большинство хлестких пощечин, резких толчков двумя руками, от которых она отлетала назад, внезапных грубых рывков за предплечье, оставляющих на коже красные следы, а позже — синяки в форме отпечатков пальцев. Мы никак не могли понять, в чем наша вина, и, следовательно, избежать проступков в дальнейшем. Мы не спали, хотя должны были, слишком много шумели и всегда неправильно отвечали на вопросы, на которые, похоже, не существовало верных ответов. Закончив экзекуцию, мать трясла головой и возвращалась на диван или брела в свою спальню, а я ждала, пока Кора не скажет, что нам делать дальше. Чаще всего она сама уходила из комнаты, вытирая слезы, а я молча шла за ней, стараясь держаться поближе и чувствуя себя в безопасности лишь тогда, когда Кора стояла не только между мной и мамой, но и между мной и остальным миром.

Позже я выработала собственную систему обращения с подвыпившей матерью, научилась угадывать ее настроение по количеству пустых стаканов или бутылок на столе, выстроившихся к моему возвращению домой, или по интонациям, с которыми она произносила два слога моего имени. Порой мне тоже доставались затрещины, но гораздо реже с тех пор, как я перешла в среднюю школу. Самым дурным знаком всегда было мамино пение, заслышав его, я медлила у двери, прячась от света и не решаясь войти внутрь. Как ни красиво звучал ее голос, выводящий знакомые мне с детства мелодии, я знала, что за ним скрывается уродство.

К тому времени Кора уже уехала. Блестящая ученица, в старших классах она либо подрабатывала в мексиканской закусочной, либо сидела над учебниками, стараясь повысить свои шансы на получение университетского гранта. Она пытала счастья в нескольких колледжах сразу. Сестрица всегда была целеустремленной, ее ответственность и любовь к порядку успешно уравновешивали хаос нашего существования. Во всем доме царили грязь и беспорядок, а Корина половина комнаты сияла чистотой, каждая вещь лежала на своем месте. Книги стояли по алфавиту, обувь располагалась ровными рядами, подушка на аккуратно заправленной постели лежала под идеальным прямым углом к стене. Иногда, сидя на собственной кровати, я смотрела в ту сторону и удивлялась контрасту: словно на снимках до и после или в кривом зеркале, когда лучшее становится худшим, и наоборот.

В конце концов Кора получила частичный грант на обучение в университете штата, который находился в соседнем городе, и взяла студенческую ссуду. После того как ей сообщили, что она принята, всю весну и лето в доме происходили странные перемены. Я чувствовала их. Сестра, которая весь последний год избегала встреч с матерью — прямо из школы шла на работу, а потом ложилась спать, — внезапно повеселела, стала общительнее. Молодые люди заезжали за ней по выходным, весело переговаривались за открытыми окнами, сажали Кору в машину и уносились прочь. Иногда нам звонили девушки с приятными дружелюбными голосами и просили позвать Кору, она запиралась с телефоном в ванной, но даже из-за двери было слышно, что она разговаривает по-другому, не так, как с нами.

Меж тем мама стала вести себя тише, даже ничего не сказала, когда сестра принесла домой коробки и собрала вещи, очистив свою половину комнаты. Просто длинными летними сумерками сидела на заднем крыльце дома и курила, уставившись прямо перед собой. Мы никогда не говорили о Корином отъезде, но с каждым днем перемены чувствовались все сильнее, пока, наконец, мне не стало казаться, что я словно наяву вижу, как сестра вырывается на свободу и отдаляется с каждой минутой. Иногда я вскакивала ночью и, бросив взгляд на спящую сестру, ощущала облегчение, но всего лишь на миг, так как понимала, что вскоре она уедет навсегда.

В тот день я проснулась с больным горлом. Было субботнее утро, и я помогла Коре стащить вниз коробки и пару чемоданов. Мама не выходила из кухни, молчала и непрерывно курила, не желая смотреть, как мы выносим сестрины пожитки и грузим их в багажник «фольксвагена-джетты», принадлежащего девушке по имени Лесли, которую я видела в первый и последний раз.

— Отлично, — произнесла Кора, захлопнув дверцу автомобиля. — Вроде все уложили.

Я бросила взгляд в окно дома, увидела, что мама ходит из кухни в кладовку и обратно. «Неужели она так и отпустит Кору, даже не попрощавшись?» — подумала я. Время шло, родительница не подходила ни к двери, ни к нам, а потом и вовсе пропала из виду.

Кора стояла, засунув руки в карманы, и смотрела на дом, наверное, тоже чего-то ждала. Потом опустила руки и вздохнула.