Люциус Шепард - Новый американский молитвенник

В конце второго коридора обнаружилось окно, забитое крест-накрест двумя досками. Через просветы между ними я видел плоскую каменную крышу соседнего дома и зарево макиладоры за ним. Одна доска шаталась. Оторвав ее, я взялся за другую. Гвозди заскрипели, поддаваясь моим усилиям. Я успокоился, поверив, что мне удастся спастись; но когда я повис на краю подоконника, прежде чем отпустить его и прыгнуть вниз, на соседнюю крышу, боль пронзила мое левое запястье, и я разжал пальцы. Падать было невысоко, но я неловко приземлился на бок. Запястье раздуло. Перелом, решил я. Поднявшись на ноги, я сразу обнаружил, что повредил еще и левое колено. Хромая, кое-как доковылял до остатков ограждения на краю крыши. Оттуда надо было опять прыгать, и я уселся на стену так, чтобы опереться на правую руку. Два приглушенных выстрела донеслись из только что покинутого мной здания, — двигаться быстрее я не мог, но мои мысли так и рванулись вперед. Я попытался угадать, кого ухлопал Брауэр — мальчишку, демона или еще какого-нибудь бедолагу. А может, это они его убили, и он получил пару пуль. Впрочем — сомнительно. Решительность, с которой он убрал Трита, говорила о том, что в убийстве он спец, хотя с тремя последними выстрелами он явно перебрал. Мне вспомнились слова Терезы о том, что не такой уж я великий знаток человеческих характеров; но в случае с Брауэром я не ошибся. Кого я переоценил, так это самого себя, точнее, свою способность сладить с человеком его породы. В тюрьме я десять лет протянул на одном везении. Вот она, моя главная проблема, подумал я. Вспышка этого сияющего, усыпанного фальшивыми бриллиантами, совершенно незаслуженного озарения, какое посещает только в дымину пьяных или легко внушаемых людей, заставила меня принять то, что прежде я лишь понимал: я все еще пытался доказать что-то себе самому, создавая вокруг такие обстоятельства, которые позволяли мне вновь и вновь применять навыки общения, полученные в тюрьме, для удовлетворения моей подростковой жажды власти. Простота этого откровения меня ошеломила. Поклявшись никогда не забывать полученного только что урока — видит бог, день, когда это произошло, в календаре Вардлина Стюарта всегда будет отмечен красным, — я лег на край крыши. Прямо рядом с моими пальцами пуля подняла фонтанчик бетонной пыли. Я соскользнул с крыши, постаравшись упасть преимущественно на правую ногу, и, прихрамывая, побежал к макиладоре.

Когда я приблизился к зданию, пересменка была в разгаре, через входные двери внутрь и наружу текли потоки рабочих, из которых сотни три, в основном молодые женщины, некоторые с пакетами в руках, плотной группой двигались к центру города. Пристроившись к ним, я прижал к животу увечное запястье, чтобы его не задели в толпе, и пригнулся, пытаясь скрыть разницу в росте; но, наверное, вид у меня был такой же потрепанный и усталый, как у них, — или они просто настолько вымотались, что им было все равно, — раз никто даже не заметил гринго, затесавшегося в их ряды. Толпа двигалась плечом к плечу, нисколько не редея, что было бы вполне естественно. Мне вспомнилась статья о насильниках, которые предпочитали выбирать жертв среди женщин, идущих домой со смены. Стадный инстинкт, не иначе. Даже пригнувшись, я был достаточно высок, чтобы видеть поверх толпы, и зрелище покачивающихся в такт шагам голов меня заворожило — казалось, некая многоглавая любопытная тварь с плоским, гибким телом плыла по бурной реке, текущей меж разоренных берегов. И я подумал, что это не метафора, — нас действительно объединяет наша аура, множество индивидуальных кирлианографий, [64] Кирлианография — регистрация на фотоматериале плазменного свечения электроразряда вблизи поверхности объекта, помещенного в электрическое поле высокой частоты. Метод был открыт в 1939 г. (запатентован в 1949-м) краснодарским физиотерапевтом Семеном Давидовичем Кирлианом (1898–1978) совместно с супругой Валентиной Хрисанфовной Кирлиан (1904–1971). слитых в единую, всеобъемлющую ауру, прозрачный мешок, поверхность которого, тонкая, как пленка мыльного пузыря, переливается всеми цветами радуги. Мы были, в самом прямом смысле этого слова, островной нацией, количество граждан которой увеличивалось каждый раз, когда к группе присоединялся новый рабочий. Еще я заметил, что мои галлюцинации постепенно утратили бессвязность ЛСД-трипа, накатывали не так внезапно и протекали не так хаотично, как раньше, а приобрели даже своего рода органичность, которая у меня ассоциировалась с мескалем [65] Мескаль (тж. пейот) — кактус, растущий на юге США и в Мексике. Из него получают галлюциноген мескалин. и грибами. Я даже предположил, что меня напичкали какой-то сложной, специально для меня составленной дурью, соединившей в себе лучшее из обоих миров. Физический дискомфорт, вызванный наркотиком поначалу, тоже сошел на нет, и, если бы не охотившийся за мной Брауэр, мне бы, наверное, даже понравилось. А так приходилось быть начеку, ожидая его появления, но он все не показывался. Однако я подозревал, что ему, в общем и целом, известно, где я, и потому решил отколоться от толпы до того, как она занесет меня в какое-нибудь людное место, где его будет трудно заметить. Я даже похвалил себя за находчивость и сообразительность, как-то совершенно упустив из виду тот факт, что уже давно не совершал ничего, кроме ошибок.

Через двадцать минут и примерно три четверти мили после того, как я присоединился к исходу рабочих с макиладоры, толпа, ставшая теперь вдвое больше прежнего, поравнялась с черным строением, шириной и высотой напоминавшим самолетный ангар, правда не такой высокий, всего в два этажа. Помещалось оно на самом краю Баррио Сьело, еще одного трущобного квартала, который по сравнению с Эскина дель Соль казался вполне приличным: заброшенных домов здесь почти не было, и кое-где на улицах даже горели фонари. Фасад первого этажа огромного здания украшал непомерных размеров щит из черного пластика, изогнутый в виде шести деревьев, причем каждое дерево было изображено во всех подробностях, с мощными стволами и густолиственными кронами, которые, переплетаясь, образовывали пять входных арок без дверей. Над центральной мелковатыми буквами из белого неона, полускрытыми черной пластиковой листвой, было написано: «LA VIDA ES MUERTO» («Жизнь есть смерть»). Внутри было людно, накурено и шумно. Полицейских там толпилось видимо-невидимо: они несли службу, охраняя вход и бдительно обшаривая глазами всякого, кто проходил под черными арками. Снаружи кучками стояли хорошо одетые мужчины разного возраста, они курили, пили, смеялись, задирали девчонок с макиладоры, которые отделялись от толпы и входили в клуб. У каждой при себе была авоська или какой-нибудь пакет. Я пролез к краю толпы, выждал немного и, когда с полдюжины моих соседок попрощались с подружками и устремились ко входу, под прикрытием невысокой грудастой девицы в насквозь пропитанной потом белой блузке и розовой юбке вошел в «Жизнь есть смерть».