Филип Дик - Мэри и великан

— Учитесь?

— Нет. Работаю на дурацкой фабрике разваливающейся хромированной мебели.

— Кем?

— Стенографисткой.

— Вам нравится эта работа?

— Нет.

Туини разглядывал ее.

— У вас есть какой-нибудь талант?

— Что вы имеете в виду?

— Вам нужно какое-нибудь творческое занятие.

— Я просто хочу уехать куда-нибудь, где вокруг были бы люди, от которых не ждешь подвоха.

Туини встал и включил радио. Гостиная наполнилась голосом Сары Вон [3] Сара Вон (1924–1990) — американская джазовая певица, особенно популярная в конце 1940-х — начале 1950-х гг., обладательница «Грэмми». .

— Видно, досталось вам по жизни, — сказал он, возвращаясь в свою выгодную позицию.

— Не знаю. Со мной не было ничего такого уж ужасного. — Она пригубила пиво. — А почему восточное пиво дороже, чем западное?

— Потому что у него более тонкий вкус.

— А я думала, может, из-за стоимости доставки.

— Думали? — На его лицо снова вернулась высокомерная улыбочка.

— Видите ли, у меня не было возможности выяснить. Откуда вы обычно узнаете такие вещи?

— Жизненный опыт в различных областях. Постепенно, с годами приобретаешь изысканный вкус. А для кого-то что восточное пиво, что западное — никакой разницы.

Мэри Энн пиво вообще не нравилось. Она нехотя потягивала из своего стакана, смутно сожалея, что она так молода, так мало видела и еще меньше сделала. Было очевидно, насколько она обыкновенная по сравнению с Карлтоном Туини.

— А каково это — быть певцом?

— В искусстве, — объяснял Туини, — духовное удовлетворение важнее материального успеха. Американское общество интересуют только деньги. Кругом поверхностность.

— Спойте мне что-нибудь, — вдруг сказала Мэри Энн и, смутившись, добавила: — Ну, то есть мне хотелось бы, чтоб вы спели.

— Что, например? — Он поднял бровь.

— «Мальчика на побегушках» [4] «Мальчик на побегушках» («Water Воу») — народная негритянская тюремная песня, популяризированная композитором Эвери Робинсоном, в 1920-х гг. написавшим для нее джазовую аранжировку. . — Она улыбнулась. — Мне нравится эта песня… вы пели ее однажды в «Корольке».

— Значит, это ваша любимая?

— Мы однажды, сто лет назад, пели ее в школе на концерте средних классов.

Мысли ее закружились вокруг школьных лет, когда она в матроске и шотландской клетчатой юбочке строилась в покорную шеренгу, шагавшую от одного класса к другому. Цветные мелки, внеклассная работа, учебные тревоги во время войны…

— Тогда, во время войны, было лучше, — решила она. — Почему сейчас не так?

— Какой войны?

— С наци и япошками. Вы там были?

— Я служил на Тихом океане.

— Кем? — сразу заинтересовалась она.

— Санитаром в госпитале.

— И как, это интересно — работать в госпитале? А как вы туда попали?

— Записался добровольцем.

Свое участие в войне он оценивал не слишком высоко. Он кем начал, тем и кончил: денежное довольствие в двадцать один доллар в месяц.

— А что нужно, чтобы стать медбратом?

— Пойти на курсы, как везде.

Лицо Мэри Энн запылало.

— Это, наверно, так чудесно — посвятить свою жизнь по-настоящему важному делу. Такому, как уход за больными.

— Купать больных стариков. Веселого мало, — произнес Туини с миной отвращения на лице.

Интерес Мэри Энн угас.

— Да уж, — согласилась она, разделяя его неприязнь, — это бы мне вряд ли понравилось. Но ведь это не все время так? В основном-то занимаешься тем, что лечишь людей.

— А что такого хорошего было в войну? — поинтересовался Туини. — Вы же, девушка, и войны-то никогда не видели. Вы не видели, как убивают. А я видел. Война — та еще гадость.

Она, конечно, не это имела в виду. Она говорила о единодушии, сплотившем всех в военные годы; о том, что люди на время забыли о своих склоках и раздорах.

— Мой дед умер в сороковом, — громко сказала она. — Он вел карту военных действий, большую настенную карту. Вкалывал в нее булавки.

— Да, — согласился Туини; его это не впечатлило.

Ее же это трогало до глубины души, потому что для нее дед был человеком чрезвычайно важным; он заботился о ней.

— Он объяснял мне про Мюнхен и чехов, — сказала она, — он очень любил чехов. А потом он умер. Мне было… — она подсчитала в уме, — мне было семь лет.

— Совсем маленькая, — пробормотал Туини.

Дедушка Рейнольдс любил чехов, а она любила его; быть может, он был единственным человеком, к которому она была по-настоящему привязана. Отец — тот был не человек, а сплошная опасность. С той самой ночи, когда она поздно вернулась домой и он поймал ее в гостиной, поймал не в шутку, а всерьез. С той самой ночи она боялась. А он, ухмыляющийся человечек, знал это. И это доставляло ему удовольствие.

— Эд работал на оборонном предприятии в Сан-Хосе, — сказала она, — а дедушка дома сидел, он был старенький. Раньше у него было ранчо в долине Сакраменто. Он был высокий, — она чувствовала, что плавает, путается в собственных мыслях. — Помню еще, как он поднимал меня и кружил высоко над землей. Машину он водить не мог по старости; а когда был молодым — ездил на лошади, — глаза ее зажглись, — и он носил жилетку и серебряное кольцо, которое купил у индейца.

Туини поднялся и ходил по комнате, опуская жалюзи. Он наклонился над Мэри Энн, чтобы дотянуться до окна, возле которого она сидела. От него пахло пивом, накрахмаленным бельем и мужским дезодорантом.

— Ты симпатичная девушка.

Она чуть встряхнулась.

— Я слишком тощая.

— Уж точно не страшненькая, — повторил он, смотря на ее ноги. Она инстинктивно поджала их под себя. — Тебе это известно? — продолжал он странным хриплым голосом.

— Может быть.

Ее как судорогой пробило… ведь уже поздно. Завтра утром нужно встать пораньше; когда она пойдет по объявлению, надо быть свежей и бодрой. Думая об этом, она вцепилась в сумочку.

— Ты дружишь с Нитцем? — спросил Туини.

— Пожалуй.

— Он тебе нравится?

Он сидел, весь расслабившись, лицом к ней.

— Тебе нравится Нитц? Отвечай.

— Ну, ничего такой, — сказала она; ей было неловко.

— Он маленький, — глаза его заблестели, — уверен, что ты предпочитаешь мужчин покрупнее.

— Нет, — раздраженно сказала она, — мне все равно.

У нее начинала болеть голова, а близость Туини почти угнетала. И ей был отвратителен запах пива — он напоминал об Эде.

— А почему вы здесь не убираетесь? — спросила она, отодвигаясь от него подальше. — Бардак-то какой, повсюду мусор.

Он откинулся назад, и его лицо опало.

— Ужасно. — Она встала и взяла плащ и сумочку. Квартира больше не представляла для нее интереса — он сам все тут испортил.

— Здесь воняет, — сказала она, — все захламлено, и проводка наверняка плохая.

— Да, — согласился Туини, — проводка плохая.