Юрий Вигорь - Арбат

— Книга будет нужна всегда, плевал я на Интернет, в ней заложена магия авторского биополя, — говорил Леша Лопатин по кличке «Лопата». — И даже если на Земле останутся десять человек, один из них будет книжным спекулянтом… Да ты пойми, книгу надо отыскать… Отыскать как жену. А то пришел в магазин и вот она — на, бери не хочу… Красивая, нецелованная. А у меня на нее не стоит, и все… Нет прелюдии. Если я хорошо впарю книгу — я ловлю кайф, как от ста граммов «Мортеля»… И покупатель ловит кайф, ведь мы поговорили по душам, он ушел от меня с настроением ее читать. Он будет ее читать и видеть меня между строчками… И помнить, что я скажу, а я ему всегда присоветую… Чайнику важен совет!

— Да ладно тебе плести, Лопата, — смеются соседи, — тоже мне Конфуций с Таганки.

Смех смехом, но никто не умел так убеждать покупателя в том, что именно эту книгу тому надо купить, как Леха Лопата. Он супил брови, вытягивал губы трубочкой, морщил лоб, раскачивал в такт речам свою длиннющую тощую фигуру; рисовал в воздухе руками крендели, и со стороны было непонятно, что за журавлиный танец он исполняет перед покупателем, завороженно и с гипнотической покорностью внимавшего его путаным речам. Но он умел в трех-четырех фразах передать некую придуманную им изюминку книги. Ее смак.

— Вот ведь подлец Шмаков, — говорил Лопата, — а написал так, что читаешь и не уснешь. Уши чешутся от интереса. Я два дня не мог торговать, пока не дочитал… Ну бес, ну дьявол он какой-то, колдун слова… А то смотрите, есть другая книга, она попроще и дешевле вдвое… Тоже о евреях. Но не чета «Тайным правительствам» Шмакова…

Лопата — ярый антисемит. Может быть, в душе он любит евреев, потому что на лотке треть книг из его ассортимента — книги о евреях, о знаменитых евреях, о гонениях на евреев, о происках евреев, о заговорах евреев и сионских мудрецах. Ему есть за что любить евреев — как-никак они кормят его. Лопата внешностью чем-то смахивает на еврея. Книжники не любят евреев, и поэтому Лопата создал себе имидж антисемита. Но покупатель об этом ни за что не догадается. Евреи почему-то принимают его за своего. Они же видят, что ни у кого из лоточников нет столько книг о евреях, сколько у Лопаты. И берут книги только у него. Они даже оставляют Лопате заказы и свои домашние телефоны. А один богатый клиент снабдил Лопату мобильником и названивает ему по три раза в день, звонят с его подачи и приятели богатея. Везет же человеку. За восемь лет лоточничества Лопата купил квартиры двум дочерям, переехал из однокомнатной в трехкомнатную и тут же превратил ее в склад. Он трудится как шмель, экономит на всем. Летом и зимой ходит в одних и тех же ботинках турецкого производства на утолщенной подошве. Утром он встает в восемь часов и торопится на проспект Мира во Дворец спорта «Олимпийский», на постоянно действующую книжную ярмарку, потом спешит на склад. Склад — это громко сказано. Он арендует прихожую в элитном двадцатиэтажном особняке на Новом Арбате прямо рядом с Домом книги у внучки знаменитого летчика Бабушкина. У него есть ключ от входной двери, чтобы не будить хозяйку, но к одиннадцати, когда она встает, товар должен быть забран из квартиры, а пол подметен и протерт. Вечером, во время выгрузки книг, хозяйка даже не показывается в прихожей. Они не видятся неделями. Да и зачем? Деньги он оставляет на тумбочке для телефона — две тысячи рублей.

Лопата торгует сам. Он не держит продавцов. Он никому не доверяет. Да и где найти хорошего продавца? Нынче всякий норовит зашибить лишнюю копейку, стоя на бойком месте. Продаст такой ловкач хозяйский экземпляр книги да тут же подложит вместо него свой из сумки, оставленной у соседей на другом углу Арбата. Угляди за таким живчиком. Тоже ведь знает, где купить товар — в «Олимпийском» или в издательстве.

— Я — человек-машина, — говорит Лопата. — Мне нельзя расслабляться. У меня нет ни отпусков, ни выходных, как у маятника на часах. Остановлюсь на день — запью. Остановится время. Умрет бизнес. Могут занять место. Потеснят соседи слева или справа. Сперва чуток потеснят. Потом еще больше. Можно отодвинуть. Все можно. Но стоит нервов. А порой и денег. Мне нельзя болеть!

Больше всего лоточники боятся простудиться. Из всех невзгод на первом месте простуда, потом милиция, потом инспектора управы. Ментов можно купить. Инспекторов тоже. А простуду — нельзя. Лопата весной, зимой и осенью постоянно жует чеснок. А чтобы убить запах — заедает «Стиморолом», мятными шариками, ирисками, всевозможными жвачками, обертки от которых валяются вокруг его стеллажа. В результате образуется своеобразное амбре, запах канадского енота, и чтобы не отпугнуть клиента, Лопата прикрывает рот рукой в перчатке, густо спрыснутой одеколоном. Он подает клиенту книгу и чуть отступает, старается разговаривать, держа дистанцию, чуть отклоняя корпус назад. Его постоянно меняющиеся позы выглядят даже артистично, он чем-то напоминает фехтовальщика, уклоняющегося от рапиры. Он картинен и забавен в эти минуты, и это нравится клиенту.

Летом арбатский лоточник всегда трезв. Зато зимой и осенью нос его лиловеет спелой брюквой, щеки налиты здоровым багрянцем.

Пить на морозе надо умеючи. Для настроения. По чуть-чуть. Но только не с утра. И даже не с обеда. А после четырех, когда дают о себе знать усталость и морозец. Арбат по-тюркски — преддверие. Почти пригород. И как во всякой прихожей, в том числе и прихожей большого города, зимой здесь стоит сквозняк. Улицу Воздвиженку в торговом мире давно прозвали «Труба». Порой такой взъярится ветрила, что валит как сорную траву столы, стеллажи, зонты. Выдувает из костей последний дух. И тут — хочешь не хочешь — надо прибегнуть к стимуляторам, иначе заболеешь. Или собирай монетки, шагай домой. Но не так-то просто испугать лоточника, пережившего девять зим на Арбате. Пьют в основном коньяк. Молдавский. На двоих, на троих, только не в одиночку. В одиночку, да еще ежели пить впритырку, таясь, — сопьешься. А тут принял стопаря, закусил печеньицем, пошли разговоры веселые, согревательные: о женщинах, о деньгах, о плутовских делах, — глядишь, лица мужиков, напяливших на себя по два свитера, порозовели, глаза подобрели, зажглись веселым озорным блеском, развязались языки, отмерзли заиндевелые было ребра от негнущегося позвоночника… Но упаси бог в такие святые минуты профилактики и психотерапии заговорить о книгах. В такие минуты книга — табу! Может разгореться спор на профессиональные темы, может вспыхнуть обида, у кого-то выплеснуться неприязнь… А вот ежели сумеешь насмешить, тебе почет и уважение, нальют вне очереди.

Единственный книжный лоточник на Новом Арбате, который пьет раньше четырех, невзирая на время года, на ураганы, на засухи и самумы, на атмосферное давление, — Женька Бульдог. У него есть оправдание — он вечно находится в стрессе. Начинал он с одного лотка от фонда «Народный читатель», теперь у него их три. Приходится нанимать продавцов. Приходят люди случайные: кто торговал аудиокассетами, кто окорочками, кто солнцезащитными очками. Бульдог проводит с ними ликбез. Цены у него всегда плавающие, в зависимости от клиента. В накладной можно написать любую цену — хоть рубль. Если для видимости и проверят менты, то их цена не интересует — была бы печать. Но как научить неофита держать цены в голове на пятьсот книг? Приходится писать на последней странице карандашом. Но клиент клиенту рознь. Кому надо уступить в цене, кому набавить.