Юрий Вигорь - Арбат

Вечером в баре ЦДЖ Добчинский сказал в упадке чувств Осе и Фемистоклову за рюмкой коньяка:

— Я не могу ничего сделать. Это же ментовская коррупция. И о ней нельзя писать ни в «Вечерней Москве», ни в «Московской правде»… «Известия» за такую мелочевку не возьмутся. «Комсомольская правда» в руках банкиров «Онэксим-банка», их тоже не волнует такая чепуха. Я вам честно скажу, братцы, сейчас в Москве нет боевых городских газет. Все газетенки ангажированы, то бишь запродались городским властям на корню. Певз меня не боится. Он сказал: «А вы дайте нам от редакции письмо, что мы должны принять меры и убрать Сенины лотки от Центрального дома журналистов. Мне нужно письменное основание для принятия мер… Для протокола…»

— Но это же его работа! — воскликнул удивленно Ося. — Какие, к черту, обоснования? Он обязан следить за порядком, гад!

— Ты не кипятись, не шебурши, — перебил его Фемистоклов, насосавшийся ментовских тайн и изучивший рифы ментовского флибустьерского моря. — Ты всюду лезешь со своим дурацким здравым смыслом, а он нынче ничего не решает. Логика рассудка сейчас смешна. Король всему — желудок! А королева — прямая кишка… Рынком правят простые человеческие желания: жрать, пить, курить, трахать красивых баб, ездить на классном авто… Полковник Певз небось получает тысчонки четыре, а аппетиты у него ого-го! Мужик молодой! Его можно по-человечески понять. Каждый кормится у той кормушки, куда повернут рылом, а он повернут рылом к потребительскому рынку. Так что же, ты прикажешь ему от этого рынка рыло воротить? Что он, лох или псих? Но есть на всякого едока паюсной икры и рвача бабок механика воли, механика страха, механика субверсивных сил. Есть служебная субординация. Я тут накропал кое-что на генерала Эдуарда Карноухова из ГУВД. Надо бы тебе, брат Добчинский, поприжать этого ментюру фактами, могущими просочиться в газеты, а заодно постараться упрекнуть, что у него, дескать, такие подчиненные, как Певз, не выполняют своих прямых обязанностей…

Тут в буфет вошел журналист Бобчинский и направился к столу заговорщиков.

— Сенсация! — вскричал он. — Утром начальник ГУВД Москвы Пронин подписал приказ: создать на Новом Арбате и Арбате женский батальон исключительно из москвичек. Брать будут только девиц ростом не ниже; метр семьдесят, бюст сто двадцать, со средним юридическим и высшим юридическим образованием. Всех этих ныне фланирующих ефрейторов и сержантов-взяточников уберут из центра. Должностные оклады будут в дамском батальоне повышенные. Спецпаек, форма, белье от Версаче. Да, и главное — всеми начальниками ОВД в центре Москвы будут гражданские лица с высшим юридическим образованием. Так что теперь вашему Сене Королю светит конец, дни его сочтены, придется переквалифицироваться в управдомы…

— Ты шутишь, едва не подавился бутербродом с бужениной Добчинский.

— Ну, конечно же, шучу, — плюхнулся с разгону в кресло Бобчинский и налил себе полную рюмку коньяку. — Выпьем, господа, за мелкого предпринимателя, за освоителя подземных переходов на пути в иные, в том числе и потусторонние, арбатские миры. Мне заказали нынче статейку об Арбате в газете «Слово», метнулся я в Управление архивов и памятников старины и вызнал, что этот дом, где мы с вами сидим, принадлежал конной гвардии ротмистру князю Якову Петровичу Шаховскому и выстроил он его в 1736 году, а рядом, где здание Союза журналистов Москвы, был сад и огород графа Петра Ивановича Мусина-Пушкина, имевшего усадьбу на Воздвиженке на месте кинотеатра «Художественный», рядом с церковью Бориса и Глеба. Вот жили людишки, не продавая свою бессмертную душу черт-те кому…

— Ты, сударь, пей, да дело разумей, — перебил его Добчинский. — Я тут зашился в войне с ментами. Полковник Певз хочет направить в редакцию запрос: почему я так пристально интересуюсь уличной торговлей? А ты… Мусиным-Пушкиным мне забиваешь баки. У начальника УВД Центрального округа Зуйкова был?

— Ну был, — живо ответил, проглотив вторую рюмку коньяку, Бобчинский. — Взял у него интервью о тенденции обновления кадрового состава в округе. Об осредненном моральном облике… Вскользь упомянул о нелегальных лотках вдоль президентской трассы… Он даже ухом не повел. У них вчера по округу было шесть убийств. Лотки для него — мелочевка. Он рекомендовал обратиться к начальнику ОВД «Пресненское» Кульше Анатолию Николаевичу. Вот его телефон. Говорит, очень принципиальный мужик, этот полковник Кульша. И может живо накрутить хвост начальнику восемьдесят третьего отделения милиции подполковнику Кибальниченко Ивану Дмитриевичу… А уж тот примет меры. Ну а ежели не примет, то тогда уж Зуйков просил ему лично позвонить. Сам давать указания убирать нелегальные лотки он вот так, с ходу, не имеет права, не солидно. Не имеет он морального и юридического обоснования без предварительной проверки… Есть, мол, определенная субординация «подчинения снизу»… На трезвую голову не разберешь — что это за чушь — «подчинение снизу»!..

Заговорщики долго ломали голову над тем, как расшевелить ментов, как задействовать тайные пружины и педальнуть на акселератор, чтобы стартануть в развязывании маленькой войнушки между правдоборцами и ментами-крохоборами. Правдолюбцы еще не перевелись среди ментов. Они были белыми воронами. Они стали мудрецами за годы лавирования среди ханжества и лжи. Их спутником всегда был страх услышать упрек, что слишком много берешь на себя, не получив прямых указаний свыше. И со временем правдоборцы стали такими же инертными особями, как и крохоборы-менты. Это очень просто сказать: «расшевелить правдоборцев». А этот чертов шевелизм мог стоить погон активисту. Жизнь научила — не дергайся, не спеши принимать самостоятельных решений. Самостоятельные решения вредны. Они убыточны. Они нелогичны. Они лишены здравого смысла с точки зрения субординации. И менты жили по инерции, они жили, как живет броуновское движение, как пузырящийся торфяник, где тайны исчезают навсегда. Они жили так, как было заведено еще с хрущевских, брежневских, горбачевских времен. Технология внутриментовской жизни не менялась со времени от Щелокова до Рушайло, не менялась психология мента, не менялся тип мента, смотревшего на правопорядок как на некую кормушку, где нарушитель просто необходим как прикрытие, как отруби, как комбикорм, как непременный плановый показатель и движущая сила показательности правопорядка, как материальное обоснование для бюджетных вливаний. И переведись завтра вовсе нарушитель — привычной вольготной ментовской жизни крах. Поэтому плановые показатели никогда не отражали настоящей жизни. И то, что не доплачивало ментам государство, государству же шло во вред, менты добирали недостающее вживую. Государство делало ставку не на качество, а на количество ментов. Это проистекало не столько из-за близорукости, не столько из-за недопонимания сложившейся ситуации, сколько из подспудного страха властей: а вдруг нечто эдакое произойдет? Народные волнения, несанкционированные митинги, непредвиденные катаклизмы. Порядок в городе никогда не делался руками и дубинками сотен тысяч ефрейторов и сержантиков. Порядок достигался правильными законами, а если их не было, то переговорами с криминалом, с лидерами партий, группировок, движений, бригад… И даже в девяносто третьем, при штурме Белого дома, при перевороте менты не играли серьезной роли, они не способны были противостоять разбушевавшейся толпе «переворотчиков», среди которых были люди обученные. Девяносто девять и девять десятых процента москвичей не принимали ни малейшего участия в беспорядках, они сидели дома, пили чаек и наблюдали «беспорядок» в телевизоре. Мало кто понимал, кого и зачем надо свергать, кого и куда отстранять и кого ставить на место свергнутых.