Иселин Херманн - Домино

Угу, отвечает девушка, одетая в юбку-шотландку и гольфы. Ей нет еще и двадцати лет. Доминик помогает своей клиентке, одной старушенции, надеть пальто, она благодарит за маникюр и уходит из салона с растопыренными пальцами.

Эрик открывает ей дверь и получает за это одобрительный женский взгляд. Стеклянная дверь не успевает закрыться, как входит очередная посетительница, и Эрика снова одаряют взглядом, в значении которого ошибиться нельзя.

Ты, черт возьми, самый настоящий рыцарь, Эрик. Не понимаю, почему телки с утра до вечера не прыгают к тебе в кровать.

Пожалуй, немного фривольная речь в присутствии женщин. Но, по-видимому, именно эта непосредственность обеспечивает Чарли клиентуру.

Ты не думаешь, что это стесняет твоих клиентов? — спросил однажды Эрик.

Они хотят этого! Это им нравится! — ответил Чарли.

Он склонился над своей работой. Представляешь? В воскресенье я видел Harley.

А разве у тебя его нет?

Три. Но с мотоциклами — как с женщинами. Разве их бывает слишком много? Только деньги держат тебя в рамках, понимаешь?

Эрик не знает, что ответить. Все-таки здесь представительница противоположного пола. Хотя одета она как мужской представитель шотландского клана.

Ну ладно, Чарли, мне пора. Но если ты будешь в четверг, то я забегу и постараюсь сделать что-нибудь с твоей вывеской.

Чарли с удовлетворением рассматривает десять розовых роз, которые цветут в горах Шотландии. До встречи! — кричит он.

Хотя он ездит на метро каждый день, ему никогда не перестанет нравиться этот сухой затхлый воздух и то, что это самый быстрый вид транспорта. Поезда следуют один за другим. Электрические гусеницы. Нонсенс. Несмотря на безликие вагоны, Эрик считает, что в метро есть своя поэзия.

В вагоне трио музыкантов. Цыгане играют просто сногсшибательно и зарабатывают кучу денег. Женщина, посмотревшая на него, когда они заходили в вагон, улыбается. Оркестр кланяется и благодарит.

Клиника Артман — рядом с Американским госпиталем — самая фешенебельная больница Парижа. Питание, как в роскошном отеле. Естественно, только одноместные палаты. Безукоризненная работа врачей и персонала. Кроме того, здесь нет ни одной некрасивой медсестры. Это неписанное правило. Как для стюардесс в былые времена. Врачам не обязательно хорошо выглядеть, но очень многие выглядят хорошо. Потому что у них есть на это средства. Эрику было несложно устроиться туда на работу. Конечно, его спросили о квалификации.

Мы же не можем рисковать и взять на работу недоучку, прочавкал ответственный за персонал и строго посмотрел на него сквозь толстые стекла очков. Но, являясь студентом второго курса, вы пригодны для этой работы.

Поначалу Эрик работал в обычных палатах, со временем его повысили, и он перешел в реанимацию. Дежурства никогда не бывают меньше двенадцати часов и хорошо оплачиваются. Он заходит в раздевалку. И, хотя он всегда считал, что сабо на резиновой подошве — самая ужасная обувь после туфель с перетяжкой, ему нравится переодеваться из повседневной одежды в профессиональную. Пахнущую хлоркой и свежевыглаженную. Всегда.

Вы выглядите счастливым, Эрик! Изящная медсестра мадам Клавель улыбается ему, проходя мимо. У вас в четырнадцатой палате новый пациент.

Он проверяет журнал. Палата четырнадцать, мадам Флёри. Тромб в сердце, отек легкого. Лежит в коме. Он стучится в дверь, хотя знает, что пациентка без сознания. Он заходит в палату, которую, несмотря на аппараты и резко выраженный больничный запах, на первый взгляд, можно принять за хороший номер в пятизвездочном отеле.

Такое же отсутствие уюта и индивидуальности. Все палаты одинаковые, только в них по-разному падает свет. Но зимой не важно, на восточной или на западной стороне находится палата. У Эрика чередуются вечерние и ночные смены, дни он хочет оставить для себя. Он любит эти бессонные ночи на десятом этаже в клинике Артман. Он заменяет Жана — студента-медика третьего курса. Зануду и зубрилу.

Coronar occlusion, oedema pulmonares. Это должно звучать естественно, но не звучит. Голос Жана как скрипучая дверь.

Пациентка — женщина в возрасте между «пожилым» и «преклонным». Хотя она сейчас в коме, легко увидеть, что, будучи в сознании, она тратит много времени на уход за своей внешностью. Ее ногти отполированы, волосы покрашены в несколько разных оттенков серого, а безымянный палец той руки, которая лежит на одеяле, украшают три кольца: два кольца-дорожки и одно с большим сапфиром. Рука тонкая и изящная, как будто она никогда не была причастна к мытью посуды.

Ее обнаружила консьержка. Острый инфаркт. Если бы ее не нашли, она бы уже давно отошла в мир иной. Я не помню, какой в этих случаях процент смертности. Жан записывает себе, что ему надо не забыть это найти. Но сейчас ее состояние стабильное.

Сколько ей лет?

Давай посмотрим. Он заглядывает в журнал, лежащий рядом с кроватью. Семьдесят восемь.

Родственники есть?

Нет. Ну ладно, я оставляю ее на тебя. Хорошего дежурства, Эрик. Следи за тем, чтобы ей давали и морфий, и наперстянку.

Спасибо, он не вчера родился. Как будто он автоматически это не проверит. В самом деле, он не может представить себе более удобной работы.

Конечно, ему ни в коем случае нельзя спать, поскольку он должен сохранять бдительность. Ночная тишь белая. Звук от электрокардиограммы красный. Он с нетерпением ждет лета, когда щебетание птиц на рассвете перенесет его мысли на гобелены в музее Клюни. Женщина с единорогом, окруженная животными и птицами, на красном фоне. Он слышит плетение ткани лучше, чем видит его. Жалко, что трудно посмаковать слово, означающее эту способность: это называется синестезия, но это слово горчит у него во рту. И почему, собственно, ждать другого времени года? Он сидит и рассматривает впалые щеки пациентки. Почему не радоваться зиме, которая никак не хочет отступать, хотя и превращает снег во что-то бутафорское. Скоро наступит март. Потом придет лето, потом опять зима, мы станем на год старше и ближе к тому, чего боимся. Он обходит кровать. Мерит ее пульс и читает журнал.

Кофе? — спрашивает одна из хорошо сложенных медсестер.

С удовольствием. Наступает ночь, и он достает карандаш и блокнот из кармана рубашки. С возрастом Эрик развил и довел до совершенства свой почерк, который сейчас на два миллиметра меньше, чем буквы в телефонном справочнике. Те блокноты, в которых он пишет, всегда куплены в «Gibert Jeunne» на площади Сен-Мишель, и их обычный формат восемь на пятнадцать сантиметров. Карандаш тонкий, как иголка. Его внимание к письменной работе всегда такое же пристальное, как и внимание к пациенту. Он любит эти ночи.

В 3.47 у мадам Флёри из четырнадцатой палаты происходит новый сердечный приступ. В семь часов, когда Эрик переодевается, ее состояние снова стабильное. Это далеко не первая спасенная им жизнь.