Владимир Маканин - Река с быстрым течением

— …Игнатьев, слушай меня внимательно — ты слушаешь, Сережа? — Голос ее частил. — Я же работаю недалеко, две улицы перейти. Захожу я к ним в контору, тут же встречаю Симу в коридоре: ах-ах, сколько лет, сколько зим! «А мы, говорит, в театр идем…» Я говорю: «А можно я с вами?» Короче: напросилась я в их компанию. Компания, я тебе сразу скажу, невысокого класса… Я поверчусь с ними вечер и присмотрюсь, узнаю, как и что, — хочешь?

— Валяй, — сказал он безразлично.

Марина сказала еще, с извинением в голосе:

— И не сердись на меня за вчерашнее: я глупостей наговорила.

— Да ладно.

— Не сердись. Сгоряча получилось.

— Ладно.

Он повесил трубку.

А выкурив сигарету, позвонил на работу жене, — к телефону долго не шли, потом взяла трубку басовитая женщина. Надо думать, она была из веселой их компании.

— …Сима собирает сейчас деньги на театр.

— Ч-черт. Она у вас там главная, что ли?

— Ну да.

Женщина у телефона была настроена агрессивно:

— А вы что — против?.. В кои-то веки появился среди нас истинно веселый человек, и вот ее уже одергивают и окорачивают. Сима у нас душа компании. Поверьте: мы все счастливы, что Сима среди нас…

Взяла трубку жена. Игнатьев спросил, как она себя чувствует.

— Неплохо.

— Рад за тебя. Когда это у вас опять театр — завтра?

— Сегодня.

— И после театра опять полуночничать.

— Возможно.

— С винцом?

— Кто же без винца сидит вечером? — Жена засмеялась, и там, в окружении жены, ее слова подхватили радостными криками и хохотом.

Сын смотрел телевизор. Игнатьев присел рядом, приобнял его за плечо и тоже посмотрел фильм.

Но в десять вечера он, конечно, вышел на улицу. Светила луна. Снег поскрипывал под ногами. Игнатьев обошел дом дважды и еще дважды, а потом наконец увидел ее — женщина-врач с лыжами на плече выходила из подъезда. Она жила в соседнем доме, в девятиэтажном, районный их врач.

Некоторое время они шли рядом.

— Ну что? — спросил Игнатьев.

— Да… Вновь подтвердилось.

Игнатьев, как и вчера, как и позавчера, не поверил. То есть, как это и бывает при несчастье, и сразу поверил, и принял, однако словами усомнился:

— Сима чувствует себя сейчас хорошо. Она сама сказала…

— И все же это так.

— Но… но сколько же… Операция будет или нет?

— Ей жить не больше месяца. Метастазы через печень проникли по всему организму — оперировать нет смысла.

— Сима знает?

— Нет, конечно. Я чуть не ахнула в рентгенкабинете — я сама ее туда привела. Даже наш рентгенолог Софья Семеновна — а она, знаете ли, видела всякое, — даже она мне в коридоре после шепнула: «Я, — говорит, — чуть не вскрикнула».

— У нее будут боли?

— Перед самым концом.

Врач ушла со своими лыжами, а Игнатьев, как и вчера, и позавчера, остался со своей бедой. А луна светила.

Марина встретила Игнатьева у метро, по пути на работу. Она сняла красивые вязаные варежки с красными петухами и подула на руки, согревая.

— Ничего радостного я тебе не скажу — ну, готов ты слушать?

Она вновь подула на руки.

— Компания у них будь здоров: амуры в полном разгаре. Веселятся люди. Сима, судя по всему, спала с Красиковым…

Игнатьев вздрогнул.

— Может, и не спала, — сказала Марина поспешно, — может, он треплется. Хвастает… Там у них не разберешь. Работают все вместе и гуляют вместе. А сейчас ее домогается Новожилов, есть такой тип.

Он промолчал.

— …Видела, как они целовались. Новожилов держал ее лицо обеими руками и ворковал.

— Она не отбивалась?

— Как тебе сказать, заметно это не было.

— А ты хорошо глядела? — сказал он ей вдруг со злобой.

— Старалась.

Помолчали.

— Что за мужики?

— Да так, замухрыжки. Сидят, клюкают и ждут, какая из женщин выпьет лишнего, и тут же намертво к ней прилипают: едут провожать или же к себе на такси увозят. Обычная пьянка на дому.

Марина тронула его рукой — варежкой с вывязанным узором.

— Тебе что — больно?

Он неопределенно скривил лицо. Пора было на работу — Игнатьев был из тех, кто опаздывает лишь в крайнем случае.

— Симка так мне обрадовалась. — Марина рассказывала тихим, даже как бы скорбным голосом. — Обрадовалась. Ой, говорит, это подруга моей юности. Мы, говорит, с тобой будем опять неразлучны.

— Ты до конца сидела?

— Да. На меня было тоже набросились, но быстро отстали, — у меня ведь задание.

— Научилась ставить мужиков на место?

— Что да, то да.

Игнатьев закурил.

— Задание, — заговорил он с всколыхнувшейся и вновь всплывшей злобой. — Задание… А ты и рада стараться. Помчалась вынюхивать чужую беду… У тебя, в твоей комнате, — сарай. Тебе надо обои переклеивать, потолок побелить, ремонт давным-давно надо сделать, а не по пьянкам шастать!

Игнатьев отшвырнул окурок и, не оглядываясь, стал спускаться в метро. Он весь продрог. Стояли морозы.

Игнатьев торопился. Ноги его шли сами собой, и теперь он словно боялся остановиться, потому и спешил. Он зашел в отдел к Ване Корнееву.

— Вот, — Игнатьев протянул альбом. — Ты ведь хотел Нестерова — я достал.

— О боги! — Ваня Корнеев, поэт-лингвист и собиратель альбомов живописи, покраснел, потом побледнел. — Как ты достал? Как тебе удалось? О боги, о чем я… Непостижимо.

Ваня Корнеев вцепился в альбом, отчего пальцы его побелели и надолго напряглись. Он, страждущий, думал и мечтал об альбоме Нестерова как раз вчера. Ему снилось, что он ворует альбом у некоего соседа по лестничной клетке, — во сне Ваня Корнеев делал это через балкон. Теперь же это было как совпадение, был сон в руку. Ваня Корнеев впал в ступор и некоторое время не мог раскрыть рта; наконец речь к нему вернулась:

— Я… Я даже не знаю, чем тебя отблагодарить.

— Я подскажу. — Игнатьев постарался улыбнуться. И добавил: — У тебя есть, если помнишь, знакомая в нарсуде. Бабонька там какая-то или тетка. Мне надо быстро развестись…

— Ну ясно! Ясно! — вскрикнул, и притом неожиданно звонко, Ваня Корнеев, поэт-лингвист и собиратель. От ясности этой Ваня и повеселел: он полагал, что заплатить придется куда больше. Он не помнил уже, что Сима принимала его вместе с женой на праздники, кормила пельменями и поила водкой. Он не помнил, что в доме их он под хмельком много и громко пел. Собирателю живописи простительно и то, что он не спросил о причине развода: он ничего сейчас не помнил. — Ну ясно!.. Есть, есть в нарсуде тетка! Она тебя разведет в тот же день, в тот же час, в ту же минуту, как только ты напишешь заявление. Нет! Нет! Она сама за тебя напишет…

— Это лишнее. — Игнатьев ушел; он и в прежние-то времена не мог видеть, как у собирателей трясутся руки.

Он торопился.

Он позвонил на работу Марине.

— С ума сошел… У нас же общий телефон с начальником: у нас звонят только в обед! — Она, кажется, была сердита.