Владимир Войнович - Жизнь и необычайные приключения писателя Войновича (рассказанные им самим)

Рассказ об этом я отложу на потом, а пока…

А пока вот что. Мы с Костей ехали, не помню, куда, и в одном из переходов метро встретился нам Ян Полищук, известный писатель-юморист. Он был заместителем главного редактора редакции сатиры и юмора всесоюзного радио, выпускавшей в эфир популярные программы «Веселый спутник» и «С добрым утром!».

— Слушайте, ребята, — сказал Полищук, — мне срочно нужен младший редактор. Нет ли у вас хорошего молодого талантливого человека без больших претензий, согласного на маленькую зарплату?

— А вот, — немедленно отреагировал Костя, показывая на меня, — вот хороший молодой талантливый человек без претензий, согласен на любую зарплату.

— Да? — не поверил своему счастью Полищук и посмотрел на меня с недоверием. — Ты пошел бы работать младшим редактором?

Боясь не упустить возможность, но в то же время не уронить себя в его глазах, я сказал лениво, что, в общем, мог бы поработать.

— Хорошо, — сказал Полищук, — но зарплата, к сожалению, только тысяча рублей. Потом, может быть, прибавим. А пока, извини, только тысяча…

Тысяча рублей, и он еще извиняется! Каждый месяц тысяча рублей! Он даже не представлял, какой баснословной казалась мне тогда эта сумма.

На следующий день я был представлен начальнику главка политвещания (была такая должность) Николаю Трофимовичу Сизову, впоследствии ставшему директором киностудии «Мосфильм» — и тот принял меня на работу. Разумеется, с месячным испытательным сроком.

Поскольку тот коллектив, куда я попал, назывался редакцией сатиры и юмора, все редакторы, все приходящие авторы и все просто заходившие мимоходом к нам работники соседних редакций считали, что здесь надо шутить, шутить и шутить. И все без конца шутили, показывая, что у них есть чувство юмора, и все громко смеялись, показывая, что не только шутить, но и понимать чужие шутки умеют. Шутки были непритязательные, свою одну я запомнил. Она состояла в том, что я звонил Наташе Сухаревич или Ветке Акимовой по телефону и разыгрывал их. Соль розыгрыша была в том, что я звонил из-за соседнего стола. Тем не менее все были довольны, хохот в редакции стоял с утра до вечера.

Наши передачи составлялись из сочинений авторов, писавших скетчи, фельетоны, юморески и репризы для эстрады, цирка и журнала «Крокодил». Материалов было много, но трудность выбора между ними для меня заключалась в том, что мои коллеги одни материалы выбрасывали в корзинку, а над другими хохотали, как сумасшедшие. Мне же все эти тексты казались одинаково несмешными, и я никак не мог понять, в чем разница между тем, что здесь считается плохим, и что хорошим.

Готовя первую передачу «Веселый спутник», я попытался сориентироваться на господствовавший в редакции вкус и выбрал из кучи материалов то, что, как я думал, понравится начальству.

— Какой кошмар! — сказал, прочтя подготовленный мною текст, главный редактор Валентин Козлов. — У тебя что, совсем нет чувства юмора? Выбрось это и никому не показывай.

В другом жанре успех мой тоже оказался сомнительным. Наташа Ростовцева готовила передачу из стихов африканских поэтов и предложила мне написать вступление. Я прочел стихи и приуныл. Это была просто какая-то абракадабра, во всей подборке я не нашел ни одной живой строчки. Тем не менее я отнесся к заданию ответственно, трудился два дня и, в конце концов, выдавил из себя полстраницы текста, который по бездарности мог вполне соперничать со стихами. «Черная Африка, спящая Африка пробуждается от вечного сна», — так начиналось мое творение.

Испытательный срок подходил к концу, и я с тревогой ожидал момента, когда мне объявят, что в моих услугах редакция сатиры и юмора больше не нуждается. Судьба, однако, на этот раз оказалась ко мне благосклонной.

Как-то к концу рабочего дня я заметил, что Наташа Сухаревич обзванивает известных поэтов-песенников и просит их написать песню на «космическую тему». Тогда, в сентябре 1960-го, люди в космос еще не летали, но уже летали собаки, и ясно было, что и человек вот-вот полетит. «Космическая тема» была в большой моде, не случайно главная наша передача называлась «Веселый спутник». Вот и Наташе срочно понадобилась песня о космосе. На вопрос поэтов, к которым она обращалась, когда нужен текст, Наташа отвечала: «Через две недели».

Не знаю, как сейчас, а тогда поэты-песенники были люди богатые, ущербные и обидчивые. Они знали, что настоящие стихотворцы, такие как Пастернак, Ахматова или Заболоцкий, к ним относятся без всякого уважения, считая их тексты не имеющими ничего общего с высокой поэзией. Такое мнение обижало песенников, и они возражали, что все те, кто их презирает, сами были бы рады написать по песенке, но не умеют и просто завидуют им, их славе и гонорарам. Любой сочинитель песенных текстов мог спросить: а кто такой Пастернак, кто Ахматова, кто Заболоцкий? Какими тиражами издаются их стихи? Кто их читает? И что они за свои стихи получают? А мои стихи знает весь советский народ. И гонорары, которые получал песенник, тоже укрепляли его во мнении о безусловной важности того, что он делает. А если уж говорить начистоту, многие серьезные поэты были не прочь написать популярную песню, но высокомерно скрывали, что им этого хочется. Не скрывал Александр Твардовский. Он очень любил своего старшего друга Михаила Исаковского, сочинившего много замечательных песен, и сам не раз пробовал написать что-нибудь песенное, но у Твардовского не получалось, а вот у Долматовского или Матусовского получалось…

Услышав слова «две недели», песенники были возмущены легкомысленным отношением заказчицы к их непростому жанру. Она, говорили песенники Наташе, дает им такой короткий срок, не понимая, что настоящая песня должна быть выношена, выстрадана. После того как Наташу обругал уже упоминавшийся мною Лев Ошанин, она совсем расстроилась и продолжала листать телефонную книгу Союза писателей почти без всякой надежды.

Тут я решился сказать Наташе, что если у нее под рукой никаких других поэтов нет, я могу попробовать ей помочь.

— Ты? — она посмотрела на меня с недоверием. — А ты что, пишешь стихи?

Я признался: да, пописываю.

— Но ведь песни ты никогда не писал?

— Не писал, — согласился я, — но могу попробовать.

Она долго молчала, думала.

— Ну, хорошо. А сколько времени тебе нужно?

— Завтра принесу, — сказал я.

Ей терять было нечего, она сказала: