Юрий Винничук - Хи-хи-и!

Было мне, лапочка, лет пятнадцать, а брату Максу шесть, когда наш папаня выиграл в вечное пользование деревянную усадебку, единственным неудобством которой было то, что в ней можно было только лежать и находилась она на глубине двух метров под землей. А устроил он себе путешествие в лучший мир таким образом, что упал в подпитии с мостка в ручей, где и воды-то было лягушке по колено. Так удачно сковырнуться с мостка, может, папке кто-то и помог, но нам про это ничего не известно.

Правда, в тот вечер матушка велела нам с братиком перетянуть мостик веревочкой и чуть-чуть подпилить перильца. Но не объяснила, для чего, так что я до сих пор теряюсь в догадках. Когда же поутру нашли труп, то веревочки, понятно, уже не было.

Матушка сразу в плач:

— Ой горе же мне! Ой горе-горемычное! На кого же ты нас оставил?

Да грех было роптать, потому что оставил он нашу маменьку в нехилых руках ее кавалеров, которые еще при жизни папаши вытоптали к нам стежку-дорожку и платили неплохие денежки, отдавая должное маменькиным прелестям.

На это время мамка нас выгоняла из хаты, но и мы были не пальцем деланы и, подкравшись к окошку, самым лучшим образом наблюдали. Младшенького я подымал на руки, чтобы и он поглядел, как там у нашей мамани гопки идут с дядькой в постели.

Всех ее гостей мы хорошо знали на вид и всегда учтиво с ними здоровались, очень их любили и уважали, они же приносили нам конфетки, да и другие сладости.

Одного только вертопраха мы терпеть не могли. Это был такой пузатый кабанище, что еле в хату втискивался. Так он, чтобы не повредить нашу мамашу, не на нее влазил, а клал ее сверху. Так что, бывало, бедная наша маманя скачут да скачут, уже сплошным потом покрылись, а он лежит, как колода, да и сопит только.

Ах ты гадина, вот ты как! Надо бы нам и тебя поскакать! Перед самым его приходом взяли да и перцу щедро посыпали в постель под простынку. А сами притаились под окном и ждем.

Приходит наш голубчик и сейчас же с матушкой пораздевались да и бух в постельку. Вот мамка начала свою работу, а он — хочешь не хочешь — ну и тернет задком, а перец ему туда. Эх, как стал он кидаться да подбрасываться, так что мамуля наши, как воробушек, взлетали то вверх, то стремительно вниз гопкались. Так что мы уж забоялись, как бы не гопнулась она на пол! Но Бог миловал. Зато же наш кабанчик после той скачки беспрерывно сахарницу свою чесал. И одевается уже, чертова задница, а все чухается!

А то как-то наш дедуня под окном нас застукали, да как рявкнут:

— Это чего вы тут, архаровцы, делаете, га?

Мы же ему:

— Цыцьте, дедушка! Клиента вспугнете!

— Какого, к черту, клиента?

— А идите-ка только гляньте!

И с тех пор и дедуня наш зачастили под окна. Все, бывало, нам наказывают:

— Смотрите не забудьте и меня покликать, когда там эти… А то возьму лом да ноги поперешибаю! Ишь, лоботрясы!

Не минуло и году после батиной смерти, а наша мамуля съездилась вконец. Куда и кавалеры попропадали — как ветром сдуло.

Как назло, еще и с дедом приключение. Дедуня, слышь, занимались тем, что проверяли соседские курятники. Они во всем любили порядок.

— Я, — говорит, — чужого не беру, а беру лишнее. Вот как начну курей считать, вижу — непарный расчет, то и говорю себе: не будет пары — съедят татары. И забираю одну курку. А как насчитаю парное число, то уже одну возьмешь — пару разобьешь. Беру две.

В один несчастный день зацапали было нашего дедуню в курятнике, именно когда они парной курочке головоньку скручивали. Дедуня, конечно, пробовали объяснить, что его деятельность направлена исключительно на пользу государства, но палки на эти апелляции не прореагировали и исправно пересчитали парность дедовых ребер. Так что ни у кого уже сомнений не осталось, что дед лишнего ребра не имел.

После этих хлопот покойник с кровати уже не вставали. А нам же было хорошо известно, что порода наша живучее кошачьей и дедуне бог знает сколько еще лет валяться в кровати, пока надумают богу душу отдать. А так как это было нам и не совсем кстати, то и не очень-то и жалели, когда как-то ночью дедуня задохнулись под периной, которой накрылись с головой.

А чтобы та перина не сползла и наши дедунечка, не дай боже, не застудились, мы с мамулькой сели сверху.

Покойник и кашлянуть не сумел — наша матушка была уже на ту пору дебеленькой дамочкой, и, хоть имела гузно в добрых два обхвата, всё равно, должно быть, ей порядком дедунина головка натерла, а особенно его длинный с горбинкой нос.

И вот как дедуня, царство им небесное, гекнулись, то остались мы на бобах. Патент на бесшумное проникновенье в курятники утратил свою актуальность с того времени, как его авторство стало известно всем, кого он обслуживал. То и не странно, что наша матушка как-то и говорит:

— Ну, вы уже повырастали, пора и за дело браться. Не собираюсь я дармоедов держать.

А что это пресвятая правдушка, мы уже по дедуне убедились, и чтобы обеспечить себя от разных неожиданностей, на которые наша мама была очень прыткая, занялись мы совершенно пристойным делом: где что не так или же не там, где след, лежало, сразу волокли в хату.

Маленький Макс был на удивление собразительным мальчиком, но уж слишком крикливым. Как-то меня это его верещанье так допекло, что я не стерпел:

— Цыц, — говорю, — а то ухо отрежу!

Куда там, не перестает. Я своего братика очень любил, но обещанку держать надо. Вот беру я ножик, чик-чирик — и уха нет.

Макс мигом замолк, куда и слезы подевались. То лилось, как из трубы, а то как корова слизала. Смотрит на меня, глаза выпучил, рот раззявил, а из уха тихо-тихонько дзюрр да дзюрр…

— Дурак, — не выдержал я, — хоть бы рукой прикрыл!

А он ни гу-гу. Стоит как вкопанный. Долго бы это тянулось, но тут выходит мама и спрашивает:

— Что это такое случилось, чего он не плачет? То визжал, как недорезанный, а то замолчал — и ни звука. Что ты ему сделал?

— Да ничего. Вот только ухо отчекрыжил, чересчур уж он заходился.

— А ты хоть помыл ему ухо-то перед тем, как отчекрыжить?

— Нет. А что?

— А то, что мог инфекцию занести. Господи, что мне с вами делать? Никогда у старших не спросят, все сами решают. Иди, Макс, в хату. Залеплю тебе рану тестом. Да ты смотри, как оно сочит! Хоть бы рукой прикрыл, что ли, а то вылупил зенки, как жаба!

То ухо я спрятал в спичечный коробочек, выложив его ватой, и Макс уж с ним не расставался. Его ухо не на шутку стало предметом зависти всех уличных проказников, даже из пригорода приходила детвора хоть одним глазком глянуть. А Макс с гордостью показывал свое ухо и объяснял:

— Это Володька меня отрезал, когда я кричал, как недорезанный.

И тогда все обращали на меня свои взоры, полные почтения и зависти: вот это брательник — первый класс!