Томас Пинчон - Радуга тяготения

— Ой, ну я не знаю, — Роджер старательно небрежен, — я что-то не вижу сопливого супа в меню…

— Да, я бы тоже не отказался от прыщавого пудинга. Найдется у них, как думаешь?

— Нет, но, может, есть слизистое суфле! — кричит Роджер. — С… менструальным мармеладом!

— Ну, я-то нацелился на хорошие такие стейки со смегмой! — сообщает Будин. — Или, может, тефтели из тромбов?

— Ну знаете, — бормочет неподалеку голос, в смысле половой принадлежности неопределимый.

— Мы сочиним разблюдовку получше , — Роджер размахивает меню. — Начнем с абортивных аперитивов и, может, маленьких таких симпатич-неньких струпных сэндвичей — коросту, ясное дело, обрежем… и-или козявочных канапе! М-м-м, да, молофейным майонезом намажем? А сверху сочный кусочек семенной сосиски…

— Ой, до меня дошло , — грит коммандо Конни. — Надо чтоб была аллите ра ция. Например… эм… пельмени с последом?

— Мы набрасываем первые блюда, детка, — грит невозмутимый матрос Будин, — так что я предлагаю кишечное консоме или, скажем, блевотный бульон.

— Рвотный рассольник, — грит Конни.

— Вот именно.

— Стрептококковый салат, — продолжает Роджер, — с живенькими красненькими квадратиками ветчины из выкидыша и перхотной приправой.

Кто-то воспитанно давится, а региональный управляющий по продажам «ИХТ» в спешке выбегает, фонтанируя длинной дугой комковатой бежевой рвоты, которая брызжет на паркет. Салфетки прикрывают лица вдоль всего стола. Приборы отложены, серебро звякает по белым полям, вновь эта озадаченная нерешительность, та же, что в конторе Клайва Мохлуна…

А мы продолжаем — бздливый борщ (умело помещенные в него пузырьки анального газа медленно всплывают в густой свекольной вязкости, мняммм), бактериозные блины, венерические вареники в слюнном соусе…

Казу умолкает.

— Волдырные вафли! — кричит Густав.

— Отечные оладьи с сальмонеллезным сиропом, — прибавляет Андре Омнопон; Густав играет дальше, а Внешние Голоса между тем в растерянности заткнулись.

— И помажьте катарактным конфитюром, — бормочет виолончелист, который тоже не прочь позабавиться.

— Себорейная солянка, — Конни в восторге грохочет ложкой, — бубонные бургеры!

Фрау Утгардалоки вскакивает, опрокинув тарелку фаршированных фурункулов — прошу прощения , нет, это яйца с начинкой — и выбегает, трагически всхлипывая. Ее учтивый железный супруг тоже поднимается и уходит следом, через плечо бросая на баламутов доблестные взгляды, обещающие неминучую смерть. Из-под обвисшей скатерти сочится робкое амбре рвоты. Нервный хохоток давно истончился до грязноязыких шепотков.

— На выбор — гангренозный гуляш или первоклассное солнечное желтушное жаркое, — Будин мелодично напевает: «жел-туш-но-е [на треть тона ниже] жаркое», игриво урезонивает уклонистов, пальцем грозит, ну давайте, плутишки, поблюйте для доброго пижона в «пидже»…

— Фимозное фрикасе! — кричит Ракалия Роджер. Джессика рыдает, повиснув на локте своего джентльмена Джереми, а тот уводит ее, закаменев руками, качая головой — ну ты, мол, и глуп, братец Роджер, — прочь навсегда. И что, случилось у Роджера мгновение боли? Да. Еще бы. У вас бы, можно подумать, не случилось. Вы бы даже усомнились, стоит ли оно того. Но ведь нужно подавать лишайную лапшу, масляную и дымящуюся, разливать кашу с колтунами и оспенную овсянку по тарелкам разнюнившегося поколения будущих директоров, выкатывать пироги с промежностью на террасы, испятнанные небом всесожжения или твердеющие от осени.

— Котлеты с карбункулами!

— С паховой подливой!

— И гонорейным гарниром!

У леди Мнемозины Шаар какой-то припадок, до того буйный, что жемчуга ее рвутся и с грохотом скачут по шелковой скатерти. За столом царит общая потеря аппетита, не говоря о неприкрытой тошноте. Огонь в яме угас. Нынче ему не достанется жирненького. Сэр Ганнибал Бормот-Гобинетт между спастическими выплесками желтой желчи из носа грозится поднять вопрос в Парламенте:

— Умру, а вы у меня в «Кусты» угодите!

Ну…

Тихонькая, шаткая чечетка за дверь, Будин машет широкополой гангстерской шляпой. Пока-пока, робятки. Из гостей за столом осталась одна Констанс Фуфл — она все ревет, сочиняя десерты:

— Коклюшный крем! Поносная помадка! Малярийные маффины!

Ну она завтра огребет. Озерца того-сего блестят на полу, точно водные миражи в Шестом Чертоге перед Престолом. Густав и остальные члены квартета презрели Гайдна, вслед за Роджером и Будином устремились за дверь, и казу со струнными аккомпанируют Дерьмовому Дуэту:

— Должен вам сказать, — торопливо шепчет Густав, — мне так неприятно, но, возможно, вы не захотите таких, как я. Понимаете… я был штурмовиком. Давным-давно. Ну, знаете, как Хорст Вессель.

— И? — смеется Будин. — А я, может, был Младшим Агентом при Мелвине Первисе.

— Чего?

— «Тоста Поста».

— Кого? — Немец по-честному считает, что «Тост Пост» — имя некоего американского фюрера, отчасти смахивающего на Тома Микса или еще какого большеротого ковбоя с уздой народов в челюстях.

Последний чернокожий дворецкий открывает последнюю дверь на улицу — спасены. Сегодня спасены.

— Шарлотка с шанкрами и гадостной глазурью, джентльмены, — кивает он. И едва тебя осеняет — улыбается.

В котомке Лиха Леттем несет пару-тройку обрезков Чичеринских ногтей с ног, поседевший волос, обрывок простыни со следами чичеринской спермы — все увязано в белый шелковый платок вместе с кусочком корня Адама и Евы и буханкой хлеба, испеченного из пшеницы, в которой Лиха каталась голой и которую затем молола против часовой стрелки. Она бросила пасти жабье стадо на ведьминых холмах и отдала белую волшебную палочку другой ученице. Отправилась на поиски своего доблестного Аттилы. Вообще-то в Зоне добрых несколько сотен молодых женщин, сохнущих по Чичерину, и все хитры, как лисы, но таких упрямых среди них нету — и других ведьм тоже не найдется.

В полдень Лиха приходит в деревенский дом, где в кухне на полу синебелые плитки, по стенам искусно расписанные старые фарфоровые блюда вместо картин и еще кресло-качалка.

— А снимок у тебя есть? — Старуха вручает ей жестяную солдатскую миску с остатками утреннего Bauernfrühstuck [401] Фермерский завтрак (нем.). . — Я тебе дам заклинание.

— Иногда получается вызвать его лицо в чайной чашке. Но травы надо очень тщательно собирать. Я пока неважно обучена.

— Но ты влюблена. Методика — просто заменитель, она в старости хороша.