Томас Пинчон - Радуга тяготения

Ныне, раз жертвоприношение стало деянием политическим, деянием Цезаря, последнего скакуна только и заботит, как задувает послеполуденный ветер: сначала подымается, тщится удержаться, зацепиться, но увы… всякий раз скакун переживает этот порыв в сердце своем, краем глаза, краем уха, мозга… Наконец, когда хватка ветра становится уверенна — а день повернулся к вечеру, — скакун вздергивает голову, и дрожь сотрясает — обуревает его. Хвост его хлещет ясную, юркую плоть ветра. В роще начинается жертвоприношение.

Согласно агадическому преданию примерно IV столетия, в ту минуту, когда Авраам занес нож над сыном на горе Мория, Исаак узрел Чертоги Престола. Для практикующего мистика испытать видение и миновать Чертоги один за другим — переживание ужасное и сложное. Необходимы не только зубрежка паролей и печатей, не только физическая готовность, достигаемая упражнением и воздержанием, но равно стояк решимости, который не обмякнет в самый неподходящий момент. Дабы сбить тебя с пути, ангелы у врат станут обжуливать тебя, станут угрожать, подстраивать всевозможные жестокие розыгрыши. Клиппот, скорлупки мертвых, вооружатся всей твоей любовью к друзьям, что перешли на другую сторону. Ты избрал деятельный путь, и любая запинка чревата смертельной опасностью.

Другой путь темен и женствен, покорен и самозабвен. Исаак ложится под нож. Сверкающее лезвие ширится, тянется вниз коридором, чрез который душу возносит неодолимый Эфир. Герхардт фон Гёлль на операторской тележке, восторженно гикая, гонит по длинным коридорам Нимфенбурга. (Тут его и оставим — в его полете, в его невинности…) Впереди расцветает неземной свет, средь этой позолоты и стекла почти синий. Позолотчики работали нагишом и брили головы наголо; чтобы статический заряд держал трепещущий лист, они сначала проводили кистью по волосам на лобке: в сих златых перспективах неизбывно сияет генитальное электричество. Но безумный Людвиг и его испанская танцовщица давно позади, угасают, ало вянут по ту сторону мрамора, что коварно поблескивает сладкой водою… это уже миновало. Восхождение к Меркаве, вопреки последним жалким рудиментам его мужественности, последним порывам к вероятию магии, продвигается уже неотвратимо…

Гигантская белая муха: эрегированный пенис жужжит в белом кружеве, запекшись кровью или спермою. Кружева смерти — подвенечный убор для мальчика. Его гладкие ступни стянуты вместе и обуты в белые атласные туфли с белыми бантиками. Красные соски стоят торчком. Золотая поросль на спине, германский золотой сплав, от бледно-желтого к белому, лежит симметрично вокруг хребта, дугами, тонкими и завитыми, точно изгибы отпечатка пальца, точно железные опилки на магнитных силовых линиях. Каждая веснушка, каждая родинка — темная, четко расположенная аномалия поля. На загривке проступает пот. Во рту кляп — белая лайковая перчатка. О символизме Вайссман сегодня позаботился. Перчатка — женский эквивалент Руки Славы, коей домушники освещают себе дорогу в ваш дом: свеча в руке мертвеца, что торчит, как заторчат все ваши ткани, когда язык Смерти, хозяйки вашей, восхитительно коснется вас впервые. Перчатка — каверна, куда входит Рука; 00000 — утроба, куда возвращается Готтфрид.

Запихнуть его туда. Не прокрустово ложе, нет, — оно подлажено его принять. Эти двое, мальчик и Ракета, спроектированы друг для друга. Как прекрасно изогнут ее стальной круп… мальчик отлично помещается. Они спарены, «Шварцгерэт» и смежный высший агрегат. Нагие члены его сплетены в металлических путах, а вокруг топливо, окислитель, парогазопроводы, силовая рама двигателя, воздушные баллоны высокого давления, выхлопная труба, парогазогенератор, баки, отводы, клапаны… и один из этих клапанов, одна контрольная точка, один датчик давления — искомый, подлинный клитор, напрямую подключенный к нервной системе 00000. Ты без труда раскроешь ее секреты, Готтфрид. Найди зону любви, лижи, целуй… время у тебя есть — еще несколько минут. Под щекою леденяще струится жидкий кислород — морозный скелет, что обожжет тебя до бесчувствия. Потом и пламя разгорится. Засветится Печь, для которой мы тебя откармливали. А вот и сержант приволок Zündkreuz [404] Запальный крест (нем.). . Пиротехнический Крест, что запалит тебя в дорогу. Солдаты стоят навытяжку. Готовься, Либхен.

Ему подарили окошко из искусственного сапфира, четыре дюйма в ширину, выращен «ИГ» в 1942-м, такой грушевидный гриб с добавкой кобальта, чтоб оттенок получился зеленоватый, очень жароустойчив, для большинства видимых частот прозрачен; небо и облака за ним искажены, но эдак мило, как за Ochsen-Augen [405] Бычий глаз (нем.), круглое чердачное окно. в бабушкины времена, когда не было оконных стекол…

Испаряющийся кислород отчасти направляется в имиколексовую скорлупу Готтфрида. В ухо Готтфриду хирургически вживлен крошечный динамик. Он блестит красивой сережкой. Передача данных идет через систему радиоуправления, и некоторое время вместе с коррекцией погрешностей Ракете будет коммутироваться речь Вайссмана. Но обратного канала от Готтфрида к земле нет. Никто не узнает точно, когда наступит смерть.

Наконец-то, после безупречной карьеры, полной вскриков «Боже всемогущий, мы опоздали!» — всегда с намеком на усмешку, снисходительно, для проформы, поскольку, разумеется, он никогда не опаздывает, всегда бывает отсрочка, ошибка очередного растяпы, нанятого Желтолицым Врагом, а в худшем случае возле тела обнаруживается важная улика — теперь сэр Денис Нэйленд Смит все-таки, боже всемогущий, опоздает.

Супермен слетит сапогами вперед на безлюдную поляну, где пусковой стол-установщик медленно выдыхает масло сквозь протечку в уплотнении, из деревьев выжата смола, горькая манна сего горчайшего из странствий. Цвета суперменского плаща поблекнут на полуденном солнце, кудри героя окрасит первая седина. Филипа Марлоу одолеет ужасная мигрень, и он рефлекторно потянется к фляге ржаного в кармане пиджака, затосковав по ажурным балконам Брэдбери-билдинга.

У Подводника и его многоязыкой банды случится проблема с батареями. Пластикмен заблудится в имиколексовых цепях, и топологи по всей Зоне нарушат уговор и прекратят выплаты по его гонорарным чекам («совершенно деформируемый», ага!) Шпорами высекая кровь из белой шкуры жеребца, Одинокий Рейнджер прискачет во главе поисковой партии — а его молодой друг, наивный Дэн, болтается на ветке, подвешенный за сломанную шею. (Даст бог, Тонто натянет призрачную рубаху, отыщет где-нибудь потухшее кострище — посидеть рядом, ножик поточить.)