Антоний Либера - Мадам

Выделить его среди остальных учеников, дав какое-нибудь задание. Оказать доверие. Послать в кабинет, где хранится сокровищница с личными вещами. Не охраняемая. Открытая. — Доверить ему ключ от нее! И таким символическим способом приблизить к себе. Сказать ему: «La clé!» и, глядя прямо в глаза, протянуть его — жестом Творца с фрески Микеланджело.

Так все и происходит. Но что с того! Игра намеков и метафор не оправдывает ожиданий. На лице фаворита не воссияла радость, не возгорелся огонь изумления. Он такой же угасший, опечаленный, исстрадавшийся. Нужно найти к нему другой подход. Как-то иначе его отличить. — Взять в театр! На Comédie Française, которая приезжает с инсценировкой «Федры». А она как раз получила приглашение от посольства, valable pour deux personnes [189] На два лица (фр.) . . Вот оно, решение!

Но рука Провидения — во благо или во зло — препятствует этому. Путает планы, чинит препятствия — и ее замысел рушится. Она идет на спектакль одна. Кресло рядом с ней остается пустым. Наверное, только одно это кресло, по крайней мере в партере. Она смотрит пьесу, сожалея о случившемся. И когда слышит слова: «Беги со мной! Беги из тягостного плена…» и продолжение их: «Здесь воздух напоен миазмами греха…», она понимает во внезапном озарении, что это именно то, что она должна ему сказать.

Как жаль, что его здесь нет! Что он не сидит рядом с ней! Что не слышит этих слов, на которые она как-то обратила бы его внимание!

Но он — здесь! И слышит. Сидит в переднем ряду балкона. А когда падает занавес — уж скоро, через несколько минут, — и замолкают аплодисменты, они встречаются у гардероба или на выходе из театра. Еще не все потеряно! Их драма не кончится трагически…

Эта сказка, сама собой ожившая в глубинах подсознания, была настолько чарующей и в то же время убедительной, что после окончания спектакля я, забыв о доводах рассудка и об истинном положении вещей, решительно отправился дописывать ее финал — на сцене реальности.

Взяв плащ, я быстро сбежал вниз, высмотрел свою Федру в толпе у гардероба, после чего вышел из театра, чтобы там ее дождаться — у парадной лестницы.

Тут в дверях появился — окруженный молодежью — раскрасневшийся Просперо. Он, очевидно, комментировал игру французских актеров. Ораторствовал, становился в позы, повторял их жесты. Я отошел на несколько шагов, чтобы он не наткнулся на меня. Однако его присутствие вдохновило меня на одну идею. Да, разумеется! Начать свое свидание с ней с того же, с чего началась моя встреча с ним. Заговорить с ней стихами! На этот раз — александрийским стихом. Если тогда этот трюк оказался успешным, может, и теперь удастся. А впрочем, как иначе должны звучать мои слова, хотя бы в начале, в прологе, если это будет сцена как из настоящей драмы.

Охватив пальцами правой руки лоб (как делал Константы), я закрыл глаза и предался размышлениям.

Madame! Est-ce bien vous-même? — начал я составлять текст.

С первой рифмой включился механизм самопроизвольного отбора слов. Одни слова захватывали другие с одинаково звучащими окончаниями или отсортировывались парами, тройками, четверками. И внутренним ухом я услышал созвучие: question-conversation, которое мне что-то напомнило. Ну, конечно! Тот урок, на котором я начал свое тайное расследование. Давнее созвучие слов просто напрашивалось, чтобы я его еще раз использовал.

И я натянул поэтический лук или, точнее, — l'art poétique:

Довольный собой, я убрал ладонь со лба и открыл глаза. И вот что увидел:

Прямо напротив выхода из театра, у самого тротуара стоял голубой «пежо» с работающим мотором и включенными фарами золотистого оттенка. Передние двери с правой стороны были широко открыты; на сиденье рядом с водителем сидела особа женского пола, в которой я мгновеньем позже узнал mademoiselle Легрис, и, подняв руку, подавала кому-то знаки. Этим кем-то была Мадам, как раз спускающаяся по лестнице. Она подошла к машине, открыла заднюю дверцу и быстрым, ловким движением скользнула на сиденье. Одна за другой захлопнулись дверцы, и машина резко тронулась с места по направлению к улице Обозной. Я пытался разглядеть, кто сидит за рулем, но безуспешно. Наверное, это был директор, хотя точно я не мог бы сказать. Я отчетливо запомнил только регистрационный номер: WZ 1807. (Год памятной победы Наполеона над Россией и образования благодаря этому нового польского государства под названием Герцогство Варшавское.) Немного ниже, справа, виднелась овальная табличка с буквами CD.

Я сунул руки в карманы моего серого плаща (в одном из них зашуршала тонкая тетрадка программки) и, повесив голову, медленно двинулся в сторону Нового Свята, где рядом с туристическим агентством под названием «Wagons-Lits-Соок» находилась ближайшая автобусная остановка.

Я сознавал, что, несмотря на спазмы в сердце, которых стоила мне последняя, короткая, поспешно разыгранная сценка моей драмы (больше кинематографического, чем театрального свойства), мне удалось выбраться из этой передряги, избежав разгрома и с оружием в руках. Хорошо бы я выглядел, если бы в горячке или в порыве безрассудной отваги бросился в атаку! Например, в очереди в гардероб или, тем более, в вестибюле перед ее выходом из театра. Потери оказались бы намного значительнее. Однако — несмотря на объективные свидетельства собственного везения — я не чувствовал себя счастливым. Меня угнетало ощущение неудачи, разочарования и, особенно, осознание того, что я человек… существо minorum gentium.

В течение двух часов я наблюдал за разыгрывающейся на сцене драмой, основанной на греческом мифе. Ее протагонисты, хотя и смертные, были в чем-то похожи на титанов. Они как бы представляли самые достойные образцы рода человеческого. Их судьбы и одолевающие их страсти были царственными, величественными.

В образы этих героев, в свою очередь, воплощались люди по меньшей мере неординарные в масштабах реальности, сформированной системой народной демократии, — будто не от мира сего. Женщины и мужчины необыкновенной красоты, со звучным голосом, благородные, харизматичные. К тому же — с Запада! Из буржуазной Франции — Олимпа искусства и жизни! Актеры легендарной Comédie Française! Какими же они должны быть талантливыми, впечатлительными, внутренне богатыми и раскрепощенными, с огромным жизненным опытом и неиссякаемым интересом к окружающему миру! И какой же благодаря этому должна быть их жизнь — личная, повседневная — там, в тени Эйфелевой башни и Триумфальной арки!