Ат-Тайиб Салих - Свадьба Зейна. Сезон паломничества на Север. Бендер-шах

Неожиданно для себя я перебил его:

— Мустафа Саид оставил после своей смерти шесть федданов земли, трех коров, быка, двух ослов, одиннадцать коз, пять овец, тридцать финиковых пальм, двадцать три дерева разных пород: акаций, нильских акаций, тридцать пять лимонных деревьев и столько же апельсиновых, девять ардеббов пшеницы и девять проса, дом из пяти комнат с гостиной, длинной неоштукатуренной комнатой со стенами из обожженного кирпича, с окнами из зеленого стекла и потолком не плоским, как в других комнатах, а сводчатым, точно хребет быка. Наличный же его капитал исчерпывался девятьюстами тридцатью семью фунтами стерлингов, тремя курушами и пятью миллимами.

В глазах сидящего напротив меня молодого человека молнией мелькнул страх, Его губы задергались. Не будь он так поражен и испуган, то, конечно, не спросил бы меня:

— Ты его сын?

Ведь он прекрасно знал, кто я, так как жил в Англии в одно время со мной, и хотя учились мы в разных университетах, но не раз встречались — то на вечеринках, то в пивных или кафе.

Вот так я нежданно вновь столкнулся с Мустафой Саидом. Ну, а что касается моего родства с ним, так сыном Мустафы Саида, его братом, племянником, наконец, с равным успехом мог оказаться и мой собеседник.

Внезапно я засмеялся, и зашатавшийся было мир снова обрел равновесие. Надо мной мерцало звездное небо Хартума, каким ему положено быть в начале зимы, а вокруг разговаривали и улыбались вполне реальные, живые люди с конкретными именами, фамилиями, профессиями.

Засмеялся и хозяин дома.

— Нет, я, наверно, помешался, — произнес он сквозь смех. — Как бы ты мог оказаться сыном Мустафы Саида, когда ты прежде никогда даже не слышал о нем. Я на минуту забыл, что ты из племени поэтов, мечтателей и фантазеров!

С горечью я подумал, что многие считают меня поэтом, хочу я того или нет. Причина, по-видимому, в том, что я три года собирал материалы о жизни одного давно забытого английского поэта и, пока меня не назначили инспектором начальной школы, преподавал поэзию джахилийской эпохи [29] Джахилийская эпоха — время до принятия арабами ислама (до VII в. н. э.). .

Тут заговорил англичанин. Он сказал, что не очень уверен, насколько истинно то, что говорилось о Мустафе Саиде как пособнике английской политики в Судане. Но зато он никак не может согласиться с тем, что Мустафа Саид действительно был крупным экономистом.

— Я познакомился с рядом его работ, посвященных экономике империализма. В них нельзя верить ни одной цифре! Мустафа Саид — последователь фабианцев. А те, как известно, под предлогом популяризации избегали фактов и цифр. Справедливость, равенство, социализм! Все это — одни слова. Экономист — это не писатель вроде Чарльза Диккенса и не политик вроде Рузвельта. Экономист — это машина, оперирующая фактами и цифрами, статистическими данными. Без них он гроша ломаного не стоит. В лучшем случае экономист способен установить связь между одной истиной и другой, одной цифрой и другой. Большего он сделать не может. Заставить цифры говорить о чем-то ином — это, простите, задача политиков, тех, кто стоит у власти. Я утверждаю, что Мустафа Саид никогда не был серьезным экономистом.

Я спросил, был ли он знаком с Мустафой Саидом.

— Нет. Я поступил в Оксфорд вскоре после того, как он его окончил. Но я немало о нем слышал. По-видимому, он был настоящий донжуан. Его имя было окружено легендой. И он сам немало этому способствовал. Темнокожий красавец, любимец богемы. В этих кругах в двадцатые годы, да и в начале тридцатых, было модно демонстрировать демократизм и свободу от всяких предрассудков, а он давал для этого отличный повод. Говорили, что он друг лорда Н., приятель лорда X. Он слыл своим и среди английских левых. Ну об этом можно только пожалеть. А впрочем, по слухам, он был весьма неглуп. Принимая у себя Мустафу Саида, наши аристократы играли в доступность и простоту. Щеголяли широтой взглядов и терпимостью. Вот, смотрите — за нашим столом сидит африканец, мы считаем его таким же человеком, как мы сами. Мы отдали ему в жены одну из своих дочерей, как равному. Он работает с нами бок о бок. На мой взгляд, такая игра в демократизм не менее опасна, чем оголтелый расизм тех сумасшедших в Южной Африке или на Юге США, которые свято верят в природное превосходство белых. И то и другое — крайность. Если бы Мустафа занимался наукой серьезно, он, несомненно, нашел бы немало настоящих друзей среди белых и черных, среди англичан и немцев, арабов и африканцев. А как полезен он мог бы стать своей родине! Его знания помогли бы ему возглавить поход против предрассудков и суеверий. Ведь даже вы, люди образованные, принимаете за чистую монету всякие небылицы. У вас какая-то своя правда. Вы верите в миф об объединении всех арабов. А чего стоят мечты об африканском единстве! Точно наивные дети, вы убеждены, что земные недра полны всяческих сокровищ и вы можете получить их, даже палец о палец не ударив. В мгновение ока разрешить все проблемы и насадить вокруг райские сады. Пустые бредни. Грезы наяву. Да будет вам известно, что цифры, расчеты, аксиомы для того и существуют, чтобы люди видели действительность такой, как она есть. И если что-то и изменится, то лишь в пределах ваших не бог весть каких возможностей. Тем не менее такой человек, как Мустафа Саид, при его данных вполне мог бы сыграть тут значительную роль, не превратись он в игрушку, в шута в руках этой горстки английских идиотов.

Я видел, что Мансур горит желанием разделать Ричарда под орех. Но мне казалось, что связываться с ним не стоит. Ведь и Ричард тоже был по-своему фанатиком, что, впрочем, в той или иной степени можно сказать о любом человеке. Вот мы соглашаемся с тем, что он здесь наговорил, а на поверку окажется, что он сам в плену собственной версии.

— Статистика! Это современно, это модно! Ну и что? Мы веруем в аллаха — да будет он всемогущ вечно. Но что касается статистики и цифр — ради всего святого, увольте…

Поскольку белые довольно долго правили нами, они еще долго будут испытывать к нам презрение, как сильные к слабым, и считать себя выше нас. Мустафа Саид говорил им: «Я явился к вам как завоеватель, как победитель». Мелодрама? Да, пожалуй. Однако трагичность европейского нашествия несколько преувеличивалась, особенно в последние годы. Но вовсе оно не было для нас и благодетельным, как считают европейцы. Весь ход истории — своего рода мелодрама и по прошествии времени обрастает легендами.

Я слышал, как Мансур втолковывал Ричарду:

— К нам вы принесли с собой все свои беды и недуги. Все болезни собственной экономики. Что вы дали нам в конце концов, кроме нескольких монополий, которые многие годы пьют нашу кровь и все никак не насытятся?