Сомали Мам - Шепот ужаса

Иногда при мысли о том, через что довелось пройти этим детям, все во мне закипает. Беседуя с девочками, я вместе с ними переживаю их страдания. Мысли обо всем этом разъедают меня изнутри, доводя чуть ли не до сумасшествия.

Как люди становятся такими? Тридцать лет бомбардировок, геноцида, голода обанкротили страну морально. Кхмеры больше не знают, кто они такие, не осознают себя.

Во времена режима «красных кхмеров» люди отгораживались от любых чувств — чувства означали боль. Они научились не доверять соседям, семье, собственным детям… Чтобы не сойти с ума, каждый сжался до мельчайшей частички, именуемой «я». Режим свергли, но люди все так же хранили молчание — может, потому что сами были частью режима, может, из-за того, что это был единственный способ выжить.

«Красные кхмеры» уничтожили все, что имело для народа хоть какое-то значение. После падения режима люди уже ничем больше не интересовались, только деньгами. Видимо, так они надеялись обезопасить себя на случай очередной катастрофы. Хотя урок, если таковой вообще можно извлечь из полпотовского режима, свидетельствует о том, что от катастрофы нет никакой защиты.

Больше половины сегодняшнего населения Камбоджи родилось уже после падения режима, однако страна пребывает в состоянии хаоса. Люди руководствуются только одним правилом — каждый сам за себя. Облеченные властью далеко не всегда используют ее на общее благо. Когда я была юной, мы были беднее, но за обучение в школе тогда ничего не брали. Сегодня обучение платное, к тому же аттестат можно купить. Или получить просто так, угрожая учителю пистолетом. Само правосудие продается, а мафия срастается с властью: такой бизнес, как проституция, приносит пятьсот миллионов долларов в год — почти годовой бюджет страны.

Камбоджийцев всегда воспитывали в традиции послушания, они всегда были бедными. Из каждых восьми детей один умирает, не дожив до пяти лет. На улицах полно мусора и испражнений, над которыми летают мухи; все это превращается дождями в отвратительную жижу. Более трети населения живут менее чем на один доллар в день, а медицинские услуги при этом платные.

Власть сосредоточена в руках мужчин. Правда, не всегда — своим родителям они и слова не смеют поперек сказать. И перед теми, кто выше их по рангу, тоже молчат, а то и простираются ниц. Но дома опять берут верх, командуя своими родными и близкими. Если жены сопротивляются воле мужей, те их бьют.

Женщины же имеют право на одно: молчать до совершения насилия и молчать после. Еще маленькими нас учат брать пример с шелковичного дерева дам кор. Глухие и немые. По возможности еще и слепые. Поднимать руку на девочек в порядке вещей. Для очень многих они своего рода домашняя скотина. Дочери позаботятся о своих родителях, потому что это их долг. Ни на что другое они не годны.

Треть всех проституток в Пномпене — несовершеннолетние. Их продают, избивают, мучают в свое удовольствие. Мне кажется, не может быть ни объяснения, ни оправдания такому обращению, а также беспризорным детям, роющимся в мусорных кучах, нюхающим клей или украденным и вывезенным в Таиланд для обращения в современное рабство. Я не пытаюсь объяснить все это, нет. Просто стараюсь помочь — одной девочке, другой, третьей… Это уже большое дело.

До сих пор я чувствую себя грязной. До сих пор мне кажется, что я приношу окружающим неудачу. По ночам мои сны полны сценами насилия и жестокости. Чаще всего я вижу кошмары. Прошлой ночью мне опять приснились змеи, забравшиеся под одежду. Сколько я ни пыталась избавиться от кошмаров, они по-прежнему преследуют меня.

Консультаций с психологом оказалось недостаточно. Прошлое не отступает. Оно написано у меня прямо на теле. Когда видишь отметины — рубцы от пыток, ожоги от сигарет, следы цепей вокруг щиколоток, — понимаешь, что от этого не избавиться никогда. Они, эти отметины страданий, остаются навечно. Именно поэтому я и продолжаю свою работу в AFESIP.

Многие так или иначе участвуют в работе по вызволению детей из сексуального рабства. И все же некоторые из добровольцев испытывают чувство превосходства по отношению к женщинам, вовлеченным в проституцию. В глубине души они их презирают. У меня не так. Я — одна из этих самых женщин. Я прошла через все то, через что прошли и они. Мы с ними будто бы один и тот же человек. Их шрамы у меня на теле и в душе. Нам не нужно много слов, чтобы понять друг друга.

Когда я закрываю глаза, снова вижу физические мучения. Но лучше они, чем муки душевные, вроде тех, которые я испытала, когда мне сказали, что моих родных и близких, моих коллег убьют.

Мучительнее всего воспоминания об изнасилованиях и запахе спермы. В борделях простыни меняют нечасто, и запах буквально повсюду. Он нестерпим. Даже теперь меня не оставляют ощущение, будто я вдыхаю смрад борделя.

Я так долго жила посреди всей этой вони, что теперь совершенно не переношу ее. Я все еще чувствую тот запах. Дома целый шкафчик забит духами. Я скупаю всевозможные средства, только бы смыть запах, который существует лишь в моем воспаленном воображении. Я отгоняю его, выливая на себя содержимое бесчисленных флаконов.

Я пишу книгу и уже не могу спокойно спать. Воспоминания окружили меня, стали частью моей реальности. Я вижу кошмары, в которых ужасы прошлого. Не знаю, смогу ли прожить с ними оставшуюся мне жизнь. Бывает, очень хочется избавиться от памяти, которая давит бременем, устраивает поименную перекличку всех моих невзгод, заставляет покрывать всю себя кремами и поливать в духами. Может, мои подруги, умершие и освободившиеся от всего этого, счастливее меня, обреченной слушать шум воспоминаний, этих вампиров, преследующих меня везде и всюду? Я хотела бы жить спокойно, но проблемы — вот они, всегда перед нами, разевают пасть, требуют энергичных, ни на минуту не прекращающихся действий, требуют самоотречения и самоотдачи! Но прошлое остается в прошлом, надо забыть о нем — вот что повторяю я девочкам, которые приходят в наш центр, пережив невыносимые страдания.

Я знаю нужные слова, но также знаю и то, что они не всесильны. Ничто не в состоянии залечить старые раны. Если я признаюсь своему мужу или близкой подруге в том, что чувствую себя грязной, они скажут, что это не так. Они не смогут понять меня.

У меня сформировалось особое отношение к журналистам. Я очень признательна им — в какой-то мере именно благодаря газетам всего мира наша организация была спасена от закрытия. Однако нередко репортерам нужен «жареный» материал, какая-нибудь «клубничка», чтобы привлечь внимание читателя или зрителя. Они спрашивают меня о моем прошлом — мол, если я не расскажу, как они донесут важность нашей работы до других.