Джек Керуак - На дороге

И вдруг в разгар этого буйства Виктор принялся хватать нас за руки и отчаянно жестикулировать.

— Что случилось?

Испытав все способы что-либо нам втолковать, он подбежал к стойке, выхватил чек из рук буфетчика, бросившего на него злобный взгляд, и принес показать нам. Счет превышал триста песо, или тридцать шесть американских долларов, — немалые деньги для любого борделя. Но и это нас не отрезвило, нам не хотелось уходить, и хотя силы наши были на исходе, мы желали еще немного побыть с нашими красавицами в этом удивительном арабском раю, который отыскали в конце трудного, трудного пути. Но близился вечер, и хочешь не хочешь, а пора было заканчивать. Поняв это, Дин нахмурился, призадумался и попытался прийти в себя, а идею покинуть это заведение раз и навсегда выдвинул в конце концов я.

— Что за беда, ведь столько еще впереди, старина!

— И то верно! — вскричал Дин, бросив тусклый взгляд на свою венесуэлку.

Та наконец напилась до потери сознания и улеглась на деревянную скамью, вытянув из-под шелка свои белые ноги. Галерка у окна сполна насладилась зрелищем. За спиной у публики уже крались багровые тени, я услышал, как где-то среди неожиданно наступившего затишья плачет ребенок, и вспомнил, что нахожусь в Мексике, а вовсе не в гашишно-порнографических грезах на небесах.

Пошатываясь, мы вышли на улицу. Стэна мы позабыли, а прибежав за ним обратно, обнаружили, что он галантно раскланивается с новыми, вечерними шлюхами, которые только что вышли на работу в ночную смену. Он был не прочь начать все сызнова. Когда он пьян, он неповоротлив, словно в нем десять футов росту. Когда он пьян, от женщин его не оттащить. Более того, женщины сами виснут на нем, как плющ. Он упорно не желал уходить и уговаривал нас отведать свеженьких, еще более диковинных и искусных сеньорит. Мы с Дином пинками выставили его на улицу. Он без конца махал на прощание всем окружающим: девицам, полицейским, толпе, детишкам на улице. Под овации Грегории он посылал во все стороны воздушные поцелуи и горделиво ковылял сквозь толпу обитателей городка, с каждым пытаясь заговорить и поделиться своей радостью и любовью ко всему, что творится в этот погожий предзакатный час жизни. Кое-кто под общий смех покровительственно похлопывал его по спине. Подбежав к полицейским, Дин заплатил им четыре песо и обменялся рукопожатиями, улыбками и поклонами.

Потом он прыгнул за руль, а недавние наши девицы, даже Венесуэла, которую разбудили попрощаться, обступили машину и, поеживаясь от холода в своей легкой одежонке, принялись целовать нас и щебетать слова прощания, а Венесуэла даже расплакалась — хоть и не из-за нас, мы это знали, вернее, не только из-за нас, и все же горько, очень горько. Моя ненаглядная смуглянка скрылась в погрузившемся в темноту доме. Все было кончено. Дин завел мотор, и мы с чувством на славу выполненного долга покинули развеселый праздник, обошедшийся нам в сотни песо. Еще несколько кварталов нас преследовали навязчивые звуки мамбо. Все было кончено.

— Прощай, Грегория! — крикнул Дин, посылая городу воздушный поцелуй.

Виктор гордился и нами, и самим собой.

— Теперь хотеть баню? — спросил он. Да, нам всем хотелось искупаться в чудесной бане.

И он показал нам дорогу к самому странному месту на свете: в миле езды от города находилась обычная купальня американского образца: в бассейне плескались ребятишки, в каменном здании можно было за несколько сентаво принять душ, получив у банщика мыло и полотенце. Вдобавок там был мрачноватый детский парк с качелями и сломанной каруселью, однако в багровых лучах заходящего солнца он казался необычным и даже прекрасным. Мы со Стэном взяли полотенца и немедленно встали под ледяной душ, выйдя оттуда обновленными и полными сил. Дин же душ принять не потрудился, мы увидели его в дальнем конце унылого парка; прогуливаясь под руку с нашим славным Виктором, он вел с ним многословный приятный разговор, однако для пущей убедительности то и дело взволнованно наклонялся к собеседнику и рубил кулаком воздух. Потом, снова под руки, они брели дальше. Близилось время прощания с Виктором, вот Дин и пользовался случаем побыть с ним несколько минут наедине, а заодно осмотреть парк и составить общее представление обо всем, но главное — понять Виктора так, как это умел только Дин.

Когда пришла пора ехать, Виктор помрачнел.

— Приехать назад в Грегорию, повидать меня?

— Конечно, старина! — сказал Дин. Он даже пообещал, если Виктор того пожелает, взять его с собой в Штаты. Виктор ответил, что это дело надо обмозговать.

— Я иметь жена и малыш… Не иметь деньги… Я подумать.

Когда мы помахали ему на прощание из машины, в багровых отсветах заката засияла его обаятельная дружелюбная улыбка. За спиной у него виднелся унылый парк, в котором играли дети.

Сразу же за пределами Грегории дорога пошла под уклон, по обе стороны появились огромные деревья, а когда стемнело, мы услышали, как в их ветвях оглушительно шумят миллиарды насекомых, и шум этот напоминал непрерывный визгливый крик.

— Ого! — воскликнул Дин и включил фары, однако они не зажглись. — Что такое?! Что за новости, черт подери?! — И он, кипя от злости, принялся кулаком молотить по щитку. — Вот те на! Через джунгли придется ехать без света. Воображаю, какого страху мы натерпимся! Я ведь если что и увижу, так только когда мне посветит другая машина, а машин здесь и в помине нет! И фонарей, конечно, тоже? Черт подери, что же делать?

— Да езжай себе. Или лучше вернуться?

— Нет, ни за что! Поехали! С грехом пополам я дорогу нижу. Как-нибудь доберемся.

И тогда мы в кромешной тьме понеслись сквозь визг насекомых. Неожиданно мы почувствовали сильнейшее, едва переносимое зловоние и вспомнили, что на карте сразу после Грегории обозначено начало тропика Рака.

— Мы в другом тропике! Теперь понятно, откуда эта вонь! Только принюхайтесь!

Я высунул голову в окошко. Прямо в лицо мне летели насекомые. Стоило мне прислушаться к ветру, как поднялся оглушительный визг. Внезапно включились фары, и их свет выхватил из темноты заброшенную дорогу, которую сплошной стеной обступали поникшие змееподобные деревья не меньше сотни футов высотой.

— Сукин сын! — вопил на заднем сиденье Стэн. — Черти жареные!

Он ничуть не протрезвел. И мы вдруг поняли, что он все еще навеселе и счастливой душе его не страшны никакие джунгли, никакие тревоги. И тогда мы все рассмеялись.

— К черту все! Окунемся-ка мы в эти распроклятые джунгли, там и заночуем. Вперед! — воскликнул Дин. — Старина Стэн прав. Старине Стэну все равно! Он просто одурел от баб, от травки и от этого сумасшедшего, потрясающего, нечеловеческого мамбо, которое так гремело, что мои барабанные перепонки до сих пор отстукивают ритм. Молодчина! Умеет балдеть на все сто!