Элис Манро - Настоящая жизнь

В дверях она окликнула Дорри. И настолько приготовилась услышать в ответ равнодушное молчание опустелого дома, с хозяйкой которого случилась беда (дом, может, даже и не совсем пуст, не исключено, что в нем лежит тело той, которая навлекла на себя беду), настолько приготовилась к худшему, что жутко, до дрожи в коленях перепугалась, увидев Дорри, целую и невредимую, в старых рабочих штанах и рубахе.

— Мы же тебя ждали, — сказала Миллисент. — Ждали к ужину.

— Я, видно, потеряла счет времени, — ответила Дорри.

— У тебя что, все часы стали? — приходя в себя, поинтересовалась Миллисент и вслед за Дорри направилась через привычно заваленную всяким хламом прихожую в кухню. Пахло чем-то жареным.

В кухне было темно, потому что снаружи к окну жался большой лохматый куст сирени. Дорри пользовалась дровяной плитой — ровесницей дома, а в старинном кухонном столе имелись ящички для ножей и вилок. Слава Богу еще, что настенный календарь был текущего года.

Да, Дорри готовила себе ужин. Она шинковала лиловую луковицу, а на сковороде уже жарилась картошка с кусочками бекона. Так-то она потеряла счет времени!..

— Давай-давай, — сказала Миллисент. — Давай готовь дальше. Я-то ведь успела перекусить, прежде чем пошла искать тебя.

— Чай заварен, — сказала Дорри. Чайник прел на краю плиты, и когда она стала разливать его в чашки, жидкость оказалась чернее чернил.

— Не могу я уехать, — сказала Дорри, подцепляя кусочек бекона со скворчащей сковороды. — Не могу уехать отсюда.

Миллисент решила отнестись к этому как к словам ребенка, заявляющего, что не может пойти в школу.

— Славная новость для мистера Спирса, — сказала она. — То-то он обрадуется, приехав в этакую даль.

Брызги жира уже летели во все стороны, и Дорри немного отстранилась от плиты.

— Лучше сдвинь сковороду с огня, — посоветовала Миллисент.

— Не могу я уехать.

— Это я уже слышала.

Дорри кончила жарить и сгребла бекон с картошкой себе на тарелку. Добавила кетчупа и пару толстых ломтей хлеба, обмокнув их в оставшийся на сковороде жир. Села и стала молча есть.

Дожидаясь, пока Дорри насытится, Миллисент тоже сидела молча. Наконец она сказала:

— Объясни почему.

Дорри пожала плечами и продолжала жевать.

— Может быть, ты знаешь что-то, чего не знаю я, — настаивала Миллисент. — Что ты выяснила? Он беден?

Дорри покачала головой.

— Богат, — сказала она.

Стало быть, Мюриэл права.

— Да за такого жениха любая женщина ничего бы не пожалела!

— А мне на это наплевать, — сказала Дорри. Прожевала кусок, проглотила и повторила: — Наплевать.

Несмотря на смущение, Миллисент решилась.

— Если ты думаешь про то, про что, я подозреваю, ты думаешь, так, скорее всего, ты волнуешься попусту. Они, когда стареют, этим всем уже не занимаются, им не до того.

— Ох, да не в том дело! Про то я сама все знаю.

Ах, вот как, подумала Миллисент, но откуда тебе знать-то? Дорри, наверное, воображает, что ей все известно по животным. Да ни одна женщина, иной раз думала Миллисент, не пошла бы замуж, знай она, как оно происходит на самом деле.

Тем не менее, она сказала:

— Замужество не даст тебе киснуть, ты заживешь настоящей жизнью.

— Я и так живу, — сказала Дорри. — Нет у меня, видно, склонности к приключениям.

— Ну, ладно, — сказала Миллисент, словно кладя конец спору. Какое-то время она сидела, прихлебывая отвратительный чай. И вдруг ее осенило. Помолчав немного, она сказала: — Тут решать тебе, это ясно. Но вот задача: где ты будешь жить? Здесь ты жить не сможешь. Когда мы с Портером узнали, что ты выходишь замуж, мы выставили дом на продажу, и его купили.

— Врешь, — мгновенно откликнулась Дорри.

— Нам не хотелось, чтобы дом пустовал и в нем поселились бы бродяги. Вот мы его и продали.

— Такую шутку вы со мной ни за что бы не сыграли.

— Какие шутки, когда ты замуж выходишь?!

Миллисент уже и сама верила в только что придуманную историю. Очень скоро она может стать правдой. Они выставят дом на продажу по довольно низкой цене, и кто-нибудь его купит. Его еще вполне можно отремонтировать. А то и пустить на слом, чтобы потом продать кирпич и деревянные конструкции. Портер рад будет избавиться от этого старья.

Дорри сказала:

— Не выгоните же вы меня из моего дома.

Миллисент молчала.

— Врешь ведь ты все, верно? — спросила Дорри.

— Принеси мне Библию, — сказала Миллисент. — Я на ней поклянусь.

Дорри и впрямь огляделась вокруг.

— Не знаю, где она.

— Послушай, Дорри. Мы стараемся ради твоего же блага. Может показаться, что я тебя выставляю отсюда, но на самом деле просто хочу принудить тебя сделать то, на что ты никак не решишься.

— Вон что, — сказала Дорри. — Зачем?

Затем, что уже испечен свадебный торт, подумала Миллисент, и подвенечное платье готово, и угощенье заказано, и приглашенья разосланы. Столько было хлопот. Могут сказать, что это причина дурацкая, но так скажут те, кто сам-то пальцем не шевельнул. Очень обидно, когда такие усилия идут прахом.

Но тут было замешано и другое; убеждая Дорри, что, выйдя замуж, она заживет настоящей жизнью, Миллисент сама верила в это. А что подразумевала Дорри под словами «уехать отсюда»? Если опасается, что будет тосковать по дому, так пускай себе тоскует! Никто еще от той тоски не умер. Миллисент и не подумает брать ее слова в расчет. Нечего гробить жизнь здесь, когда возникает такая возможность, как у Дорри. От этой возможности грех отказываться. Отказываться из упрямства, из страха или по глупости.

Ей стало казаться, что Дорри приперта к стенке. Наверное, Дорри сдается или потихоньку свыкается с этой мыслью. Скорее всего. Дорри сидит неподвижно как пень, но не исключено, что внутри пень уже насквозь трухлявый.

И вдруг, совершенно неожиданно, расплакалась сама Миллисент.

— Ох, Дорри, — приговаривала она, — не глупи!

Они обе встали, крепко обнялись, и Дорри принялась снисходительно, как маленькую, гладить и унимать подругу, а Миллисент, рыдая, бессвязно повторяла:

— Счастливая… Помочь… Нелепо…

Немного успокоившись, она пообещала:

— Я буду приглядывать за Альбертом. Цветы буду носить. И ничего не расскажу Мюриэл Сноу. И Портеру. Не нужно никому знать.

Дорри не произносила ни слова. Она выглядела слегка растерянной, рассеянной, словно беспрестанно обдумывала что-то тяжкое, непривычное, пытаясь смириться с неизбежным.

— Какое жуткое пойло, — сказала Миллисент. — Неужели нельзя заварить получше?

Она вышла из-за стола и выплеснула остатки в помойное ведро.

В тусклом свете, сочившемся в единственное окно, Дорри стояла перед ней, упрямая, послушная, ребячливая, женственная, — невероятно загадочная и раздражающая до белого каления; вроде бы Миллисент все же одолела ее и отсылает-таки прочь. Но чего это мне стоило, думала Миллисент, — куда больше стоило, чем я ожидала. Она попыталась перехватить взгляд Дорри и сурово, но ободряюще глянуть ей в глаза, чтобы сгладить впечатление от своих бурных слез.