Витольд Гомбрович - Девственность и другие рассказы. Порнография. Страницы дневника

— Не знаю, Павел, не знаю, но скажи мне, только откровенно, очень прошу тебя, скажи мне, ты когда-нибудь, понимаешь, обманывал кого, или грыз, или ходил… полуголым, или спал когда-нибудь на каменной ограде, или может бил кого, или лизал, или может ел какую-нибудь гадость?

— Дитя мое! О чем ты говоришь? С чего ты все это взяла? Алиция, подумай… Неужели я смог бы лизать или обманывать? А мое достоинство? Ты, верно, не в себе!

— Ах, Павел, — сказала Алиция, — какой чудный день — ни одной тучки: приходится глаза прикрывать от солнца.

Так, ведя разговор, обошли они вокруг дома и оказались перед кухней, где на куче мусора валялась недогрызенная Биби кость с остатками розового мяса.

— Смотри, Павел, — кость, — сказала Алиция.

— Уйдем отсюда, — сказал Павел. — Уйдем отсюда, здесь галдеж кухонных девок и зловоние. Нет, Алиция, я просто удивляюсь, как в этой прелестной головушке могли возникнуть такие мысли.

— Подожди, подожди, Павел, побудем здесь еще — видно, Биби не обгрыз ее до конца… Павел… ах, что со мной — сама не знаю… Павел.

— Что, дорогая моя, может, тебе нехорошо? Может, жара тебя сморила, ведь так душно.

— Да нет же, совсем не это… Смотри, как глядит на нас — как будто хочет нас покусать, сожрать нас. Ты очень меня любишь?

Они встали перед костью, которую понюхал и лизнул Биби, воскрешая воспоминания.

— Люблю ли я тебя? — Да, люблю, и любовь мою можно сравнить разве что с горой.

— А я так бы хотела, Павел, чтобы ты обгрыз, то есть, чтобы мы вместе обгрызли эту кость, что на помойке. Не смотри, я покраснела, — и она прижалась к нему, — не смотри на меня сейчас.

— Кость? Что, Алиция, что? Что ты сказала?

— Павел, — вымолвила Алиция, прижимаясь к нему, — этот… камень, понимаешь, разбудил во мне какое-то особое беспокойство. Ни о чем не хочу знать, ничего не говори мне, но меня гнетет и садик, и розы, и стена, и белизна моей юбки, и, ах, кто знает, может мне хочется, чтобы моя спина была в синяках… Камень мне прошептал, прошептал моей спине, что там, за стеной, что-то есть, и я это что-то съем, обгрызу эту кость, то есть мы с тобой вместе обгрызем, Павел, ты — со мной, я — с тобой, я обязательно, обязательно — все не отступала она, — я без этого обязательно умру молодой!

Павел опешил.

— Деточка, зачем тебе кость? Ты с ума сошла! Если уж ты так хочешь, то вели подать свежую кость из бульона.

— Но мне надо именно эту, с помойки! — крикнула Алиция, топая ножкой. — И притом украдкой, скрываясь от кухарки!

Неожиданно между ними разгорелся спор, такой же жаркий и томительный, как клонящееся к закату предвечернее июльское солнце. — Но Алиция, это омерзительно, вонь такая, что просто тошнит, ведь именно здесь кухарка выливает помои! — Помои? И меня тоже мутит и тошнит, но мне так хочется отведать помоев! Верь мне, Павел, это можно обгрызть и съесть! — я чувствую, что все так делают, когда никто не видит.

Они долго препирались. — Это отвратительно! — Это темно, странно, таинственно, стыдливо и желанно! — Алиция, — наконец воскликнул Павел, протирая глаза, — ради Бога… я начинаю сомневаться. Что это? Во сне или наяву? Я не желаю ничего выведывать. Боже упаси, я не страдаю любопытством, но… может ты шутишь, смеешься надо мной, Алиция? Что произошло? Ты говоришь, камень? Неужели такое возможно, что бросят камень, и чтобы от этого… и чтобы это стало причиной какого-то нездорового аппетита к костям? Но это слишком дико, слишком какое-то нечистое, нет, я отношусь с уважением к твоим фантазиям, но это уже не девственный инстинкт, это просто высосано из пальца.

— Из пальца? — отозвалась Алиция. — Павел, а разве мои пальцы не девственны? Ведь ты сам говорил, что надо зажмуриться, бездумно и тихо, наивно и чисто, и, ах, Павел, смотри скорее, как сияет солнце, а этот червячок так сонно движется по листку, а меня так и распирает! Слушай, все делают то же самое, и только мы… только мы не знаем! Ах, тебе кажется, что никто никогда никому… а я тебе говорю, что вечерами камни свистят, градом сыплются, так, что глаз сомкнуть нельзя, а голодные полуголые люди в тени деревьев обгрызают кости и другие отбросы! Вот это и есть любовь… любовь!

— Ха! Ты сошла с ума!

— Прекрати! — крикнула она и потянула за рукав. — Пойдем, пойдем к кости!

— Ни за что! Ни за что!

И тогда с отчаяния он чуть было не ударил ее! Но в ту самую минуту они услышали за стеной что-то похожее на удар и стон. Подбежали, выглянули поверх вьющихся розочек: там, на улице, под деревом, скорчившись от боли, молодая и босая девушка согнула колено и впилась в него губами.

— Что это? — прошептал он.

Потом еще один камень прошил воздух и снова угодил ей в спину — она упала, но тут же сорвалась с места и спряталась за дерево, а откуда-то из глубины кричал мужчина:

— Я те дам! Я те еще добавлю! Увидишь! Воровка!

Воздух был нежным и знойным, в природе воцарилась тишина, одно из тех дрожащих и благоуханных исступлений…

— Видел? — шепнула Алиция.

— Что это?

— Бросают камнями в девушек… камнями бросают… лишь ради удовольствия, для наслаждения…

— Нет, нет… Не может быть…

— Но ведь ты сам видел… Идем, кость ждет, идем же к кости! Обгрызем ее вместе — хочешь? — вместе! Я с тобой, а ты со мной! Смотри: я ее уже взяла в рот. А теперь — ты! Теперь ты!

Заседание совета… тайное заседание совета… проходило в сумрачном и историческом портретном зале, многовековая мощь которого превосходила и своей громадой подавляла даже мощь совета. Древние портреты глухо и немо глядели с допотопных стен на иератические лица сановников, глядевших в свою очередь на сухую, допотопную персону великого канцлера и государственного секретаря. Говоря сухо, как обычно, сухой и мощный старец не скрывал глубокой радости и призвал присутствовавших министров и замминистров почтить историческую минуту вставанием. Итак, в результате многолетних усилий осуществляется союз короля с эрцгерцогиней Ренатой Аделаидой Кристиной, итак, Рената Аделаида прибыла к королевскому двору, итак, уже завтра на королевском банкете новобрачные (которые до сих пор были знакомы друг с другом только по портретам) будут представлены друг другу, а союз этот — по всем статьям прекрасный — преумножит величие и мощь Короны. Корона! Корона! Однако мучительное беспокойство, неизбывная забота, даже тревога бороздили многоопытные, невозмутимые лица министров и замминистров, и что-то недосказанное, что-то драматическое укрывалось в увядших старческих губах.